было много друзей и знакомых в еврейской общине Варшавы, а также в других организациях.

Поиск Хены увлек Пшемека. Он решительно взялся за дело и начал договариваться о встречах с фондами и ассоциациями. Он подал множество запросов на разные документы. Я надеялась, что появление новых документов и баз данных в Интернете откроет перед нами новые возможности. Все мои попытки достучаться до государственных организаций, судов и архивов пока что оставались безуспешными. Я обращалась к специалистам по генеалогии, к местной и международной полиции, я общалась с учеными во всем мире – не говоря уже о рабочих контактах в регионе, где вырос Сэм. Помощь Пшемека пришлась как нельзя кстати – ведь он был поляком и мог рассчитывать на помощь юристов и различных национальных организаций.

Пшемек рассылал электронные письма, звонил, посещал офисы повсюду – от Варшавы до Вроцлава. Он был готов ухватиться за любую ниточку. Он сумел получить документы из Института национальной памяти. Эта организация располагала обширными архивами, и главной ее целью было расследование преступлений, совершенных тоталитарными угнетателями с начала Второй мировой войны2.

Пшемек обращался в разные организации, чтобы выяснить и увековечить память «сотен или даже тысяч забытых жертв холокоста, покоящихся в неизвестных могилах в польских городах и деревнях». Его группа также «поддерживала местные общины в осознании прошлого и принятии сложного наследия Второй мировой войны»3.

Подобные тексты на интернет-сайте организации говорили о значительных масштабах решаемой ею задачи. Шансы обнаружить следы одной пропавшей выжившей значительно повышались. Но в поисках Хены Пшемек наткнулся на очень знакомые препятствия. Вскоре после начала работы он писал мне: «В поисках следов Хены я столкнулся с определенными трудностями». Он рассчитывал, что одна из организаций окажется достаточно открытой и сможет ему помочь, но там его запрос отклонили. «Они не хотят дать мне доступ к своей базе данных и говорят, что не могут этого сделать. Я не рассчитывал найти в этой базе ее имя, но собирался отталкиваться от даты и места рождения. Теперь мне понадобится больше времени».

Энергия и доброжелательность этого человека оживили мои угасшие надежды найти Хену или узнать, кто виновен в убийстве семьи Роженеков.

Пшемек не заблуждался насчет отношения его страны к подобной истории обычных граждан и участников подполья, убивавших евреев. Но его поиски совпали с усилением правых настроений в стране. Борьба с «антипольской» историей породила для него немало трудностей. Национальная дискуссия о роли поляков в холокосте развернулась вновь и стала весьма ожесточенной. Пшемек писал мне: «Проблема Польши в том, что большинство населения, включая политическую элиту (и правительственную, и оппозиционную), продолжает поддерживать миф о “хороших поляках/Польше” и жертвенности».

Правительство ЗиС, используя то, что критики назвали «политикой памяти», стало пропагандировать нарратив ложного равенства жертвенности поляков и евреев. При этом количество евреев, спасенных поляками, значительно преувеличивалось, что делало партию особенно популярной в сельскохозяйственных регионах страны.

Такая идеализация отношения поляков к евреям в годы войны противоречила растущему объему научной и журналистской информации, доказывающей обратное. Ученые и журналисты собрали множество документальных доказательств и рассказов свидетелей, благодаря которым вышла на свет правда о событиях в Едвабне4.Известные ученые, которые впоследствии основали новую польскую школу исследований холокоста, писали о неоднозначной роли Польши в холокосте. Они писали о том, как обычные поляки доносили о местонахождении евреев нацистам, что вело к неизбежной гибели этих людей, а кто-то брал дело в свои руки и убивал евреев лично5. Такие ученые и журналисты постоянно подвергались осуждению и острой критике со стороны правительства, государственных средств массовой информации и сторонников партии ЗиС.

Я обсуждала эти новости с Сэмом и отправляла массу информации по электронной почте. Человек, не так, как мы, погруженный в проблемы современной польской политики, вообще не понял бы наших разговоров. Мы изучали ситуацию во всей ее глубине. Сэм не только следил за доступными новостями; он ежедневно читал польские, израильские и американские газеты.

Сэм заметил сдвиг в отношении правительства и его сторонников к польским партизанам. Их стали обожествлять и считать абсолютными героями войны. Такой настрой никак не облегчал получение информации о преступлениях поляков против евреев в годы войны.

Тем не менее детективная активность и энергия Пшемека в 2017 году привела к настоящему прорыву. Летом он собрал массу новой информации. Каждое его электронное письмо я открывала с чувством, которого не испытывала уже много лет. Я читала его письма вслух мужу, но Сэму во Флориду пересылала их редко, чтобы он не остудил мой хрупкий оптимизм.

Пшемек получил интересную информацию от одного фонда: необходимые ему материалы вскоре станут доступны. Он рассылал множество запросов и не знал, на какой получит ответ. Пойдет ли речь об убийстве Роженеков, следах Хены или убийстве семьи Дула? Прошло два месяца, и, наконец, он получил огромный электронный файл. «Я еще не успел его просмотреть, но он уже у меня!» – написал он мне. А потом он переслал этот файл мне, и я его загрузила – 276 страниц официальных судебных документов из Института национальной памяти6. Повсюду я видела имена Дула и Содо, а также имена множества подозреваемых. Я глубоко вздохнула. Наконец-то стало ясно, что кто-то действительно пытался расследовать убийство пятерых членов семьи Дула и наказать убийц.

Я сразу же позвонила Сэму во Флориду. Этот человек, родившийся в 1924 году, отлично умел пользоваться электронной почтой и айфоном. Но на сей раз проблема была другого уровня. Я отправила ему файл, но, чтобы разобраться в нем, ему пришлось не раз мне звонить и писать. На следующей неделе мы встретились на свадьбе его внучки в Сан-Франциско. Я надеялась передать ему распечатку, но Сэм снова продемонстрировал свою прагматичную стойкость. За несколько дней до поездки он в очередной раз меня изумил.

– Я прочел половину файла, – сообщил он. – По большей части эта информация бесполезна.

К этому времени я уже привыкла, что Сэм отвергает то, что я ему предлагаю, а потом меняет мнение и начинает осознавать ценность материала. Раньше я обижалась, а теперь лишь хмыкнула. Похоже, он выработал защитный механизм для борьбы с разочарованием и утратами – слишком много печального уже случилось в его жизни. Но даже в своем преклонном возрасте он сохранил безграничное любопытство и желание преодолевать любые препятствия.

В перерыве между свадебными событиями в Сан-Франциско я принесла в гостиничный номер Сэма и Валлы толстую распечатку. Сэм принялся листать страницы. Официальные печати и шапки документов были мне хорошо знакомы по судебным делам, которые я освещала. Но разобраться в