без проблем преодолею путь от машины до входа в это здание с сифилитичными, безнадежно серыми стенами и у меня не будет ни единого шанса на побег.

Я ничего не прошу, даже адвоката, молчу и держу эмоции при себе. Проходим вестибюль, меня сажают ждать уж и не знаю кого: главу генштаба, адмиралтейства или, может, мэра Антверпена. Сижу, разглядываю клочок неба в крохотном горизонтальном оконце на высоте метров четырех, если не больше.

Через несколько часов мне дают поговорить с женой, которой заявили, что ей самой, а также нашим друзьям и их несовершеннолетним дочерям придется пока остаться в тюрьме. Адриана потрясена, она не ожидала подобного унижения. Потом я звоню детям, они пытаются меня приободрить. Старший в шоке, он не понимает, как нас вообще могли посадить в тюрьму, он не может в это поверить, он в ярости, это событие его буквально подкосило. Младший, чтобы разрядить обстановку, отпускает пару острот. Он воспринимает все немного легче и даже подшучивает надо мной: «А ты не думал стать итальянским Люпеном?»[45]

Не представляю, чего мне ожидать от сегодняшнего дня и от ближайших нескольких месяцев, а то и лет. Моей семье, которую я так хотел защитить, нанесен сокрушительный удар.

Следствие

Как же они меня взяли?

16 февраля 2003 года

Моя первая мысль после ареста – «этого не может быть». На тот момент полиция мне ничего не объяснила. Никаких ошибок мы не допустили, тут сомнений не было. На следующем этапе, когда мой адвокат начал анализировать собранные федералами доказательства, я понял, что прав: у них на руках нет ни единой улики, вообще ничего. Внутри хранилища не осталось ни единого следа, который мог бы к нам привести.

Просчитался я в другом. Месье Ванкамп, тот самый тип из рощицы в окрестностях Антверпена, незадолго до ограбления пожаловался на подростков, которые повадились курить и безобразничать на его земле. Полиция уже несколько недель следила за тем местом, подозревая за компанией более серьезные проступки, в противном случае пара мешков с мусором не вызвали бы такого интереса. Ни моего лица, ни номерного знака машины Ванкамп не видел: мне удалось скрыться прежде, чем он добрался до того куста. И даже заметив два черных мешка, он мог бы прийти к выводу, что я просто выбросил мусор в неположенном месте – правонарушение не слишком серьезное.

Но дело в том, что, перерывая мусор в поисках чего-нибудь, связанного с подростковой бандой, Ванкамп обнаружил выброшенные за ненадобностью бархатные мешочки, коробки с логотипом Алмазного центра и несколько крохотных бриллиантов. Впрочем, даже такой расклад, который я вполне предвидел, серьезных проблем не предвещал: мусор никак нельзя было связать с нашей командой. В этом я был абсолютно уверен.

Однако я ошибался. И только в ходе процесса осознал почему. Я упустил одну существенную деталь.

Наутро после операции, когда мы единогласно проголосовали за возвращение в Италию, я пошел принять душ, и это стало моим приговором. Душ подставил меня, причем по-крупному. Внутри хранилища не удалось отыскать ничего связанного с нашими действиями. Так что следователи до сих пор перебирали бы маловероятные гипотезы, все как одна ошибочные, начиная с самой первой, согласно которой мы проникли в здание через гараж. Полиция также предположила, что у нас был осведомитель среди персонала, а то и прямая помощь со стороны руководства: тут они, конечно, дали маху.

Вот как все случилось.

На рассвете, завершив операцию, мы возвращаемся в мою квартиру и принимаемся сортировать бриллианты по размеру. В какой-то момент делаем перерыв, отдыхаем, перекусываем, после чего я говорю парням, что из-за этой чертовой боли в спине мне срочно нужно принять душ. Вопрос нескольких минут, вот честное слово, просто чтобы вернуть мышцам и сухожилиям эластичность.

Я раздеваюсь, ставлю ногу в поддон душевой кабины, ощущение такое, будто встал на лед, намазанный вазелином. Рискую поскользнуться, но все-таки удерживаю равновесие. Потом выворачиваю рычаг подачи воды влево, чтобы включить колонку. Вспышка пламени, и прибор запускается: горючий газ поступает внутрь, угарный – наружу. Вода бежит по трубам, проходящим через всю квартиру, к душевой лейке, к каждой микроскопической форсунке. Водичка едва теплая, должно быть, нагревательный элемент колонки покрылся накипью, которая затвердевает при 40 градусах, закупоривая артерии водопровода. Накипь для труб с горячей водой – все равно что холестерин: свободному проходу жидкости она препятствует ровно с тем же агрессивным гонором.

Задрав ручку смесителя, я увеличиваю напор, потом смещаю ее ближе к центру, призывая кавалерию холодной воды на помощь воде горячей. В итоге я добиваюсь струи нужного напора и температуры, а не того чахлого недоразумения, будь то холодного или горячего, что веками убивало цивилизации.

Как раз в тот самый момент, пока я стою под струей воды, и срабатывает скрытый механизм, который изменит ход истории. Именно отсюда она покатится по наклонной плоскости и приведет меня в тюрьму. Пока я принимаю душ, парни, желая мне помочь, начинают прибираться на обеденном столе, а потом и в гостиной. Они сваливают в один мешок весь мусор в квартире: бытовой и тот, что остался после ограбления. Разделить его должен был я. Знать этого они не могли, а сказать забыли. Причин у подобного легкомыслия две: общий спад напряжения и изменение планов в пользу скорейшего бегства в Италию.

Таким образом, бытовые отходы и мусор, оставшийся от ограбления, смешивается: недоеденный бутерброд с салями, чеки из хозяйственного магазина «Брико» и супермаркета «Делез», где мы закупали вино и инструменты, вместо ведра, которое я обычно вытряхиваю в мусорный контейнер под окном, попадают в мешки с уликами из Алмазного центра. Более того, там же, в этих черных мешках, оказывается фирменный бланк моей компании «Даморос Прециози» и визитка Гения, старательно изорванные накануне и забытые в гостиной. Так что федералы просто проводят прямую линию от фирменного бланка к следам ДНК, обнаруженным на остатках бутерброда с салями из мешка, в котором порылся Ванкамп, что и приводит ко мне полицию. Они не до конца уверены, что эта ДНК – моя, но после ареста берут образец эпителия и сравнивают его с тем, что обнаружили среди мусора. Образцы совпадают. В биологическом смысле это мой отпечаток пальца, причем абсолютно четкий. На Гения выходят по визитке. Потом они изучают чек из «Делез», пробитый в 17:30, просматривают видео с камер наблюдения в супермаркете, извлекают картинку и не без помощи итальянской полиции опознают Монстра.

Иеремии нигде нет, он исчез, не оставив следов. Превратился в невидимку. Растворился в воздухе. А вот Ключника удается вычислить по косвенным уликам, завязанным на геолокацию телефона, и перекрестной проверке всех наших передвижений за предыдущие дни. Последовательно реконструировав таким образом действия обоих, им предъявляют обвинения заочно. На суд в Бельгии ни тот, ни другой не явились. Доказательства против них слабые, ничем не подкреплены, поэтому экстрадировать их не собираются.

Без этих мешков с мусором они никогда бы на нас не вышли. Ведь в хранилище не было обнаружено ни следов ДНК, ни отпечатков пальцев, ни волос, ни других улик, которые могли бы привести к нашей команде. Вообще ничего.

Идеальная операция накрылась из-за похода в душ.

Последний день в тюрьме

Сегодня я выхожу

9 марта 2009 года

Сегодня 9 марта, мой последний день в тюрьме. Прошло семьдесят два месяца. Я не сплю, просто сижу на койке, глядя в стену. Я был уверен, что не справлюсь, что сдамся, сойду с ума, но все-таки я еще здесь и вот-вот выйду из спячки. Разве только сила, что была у меня в пятьдесят, поуменьшилась, ведь тюрьма, как звериный укус, навсегда оставляет на тебе свой след.

Во избежание худшего исхода я частенько думал о вещах обнадеживающих. Искали же истину некоторые монахи, сидя в кельях вроде моей. Пользуясь уединением, вынужденной изоляцией, я тоже думал, что мне стоит что-нибудь поискать. Какую же истину я в итоге обрел?

На этот вопрос трудно ответить определенно. Могу сказать лишь, что в тюрьме в каждой плиточке пола есть и человечность, и бесчеловечность. Это место с очень четкими правилами. На воле