об этом не упоминалось ни в одном учебнике. Все жертвы фашизма были равны, и целые поколения росли, не имея представления о систематическом истреблении евреев, а холокост был вычеркнут из исторического сознания6.

После падения коммунистического режима главными мучениками Аушвица-Биркенау стали считаться католики, несмотря на то что из 1,3 миллиона погибших в этих лагерях смерти 1,1 миллиона были евреями. В 1950-е годы управление музеем Аушвица сосредоточилось на всем, «что связано с католическим мученичеством или польским национализмом, но не с мученичеством еврейским», как писал доктор Роберт Ян ван Пельт7.

Польша, куда мы с Сэмом приехали в 1991 году, была проникнута духом уверенности и гордости. Это было время подъема. Нация все еще впитывала поразительный триумф профсоюза «Солидарность», действовавшего в союзе с католической церковью. Наконец-то освободившаяся от агрессоров Польша имела все основания гордиться собой. Как наивная инженю, страна разгуливала по мировой экономической сцене, вызывая всеобщее восхищение своими успехами в переходе от коммунизма к рыночной экономике, в чем она заметно опережала своих союзников по Варшавскому договору.

Глобальные новостные издания наперебой писали о политической ситуации в Европе, а Варшава стала региональным центром освещения событий, связанных с падением железного занавеса. Меня же интересовало более далекое прошлое этого города, где когда-то поженились мои дедушка и бабушка. Я сомневалась, что найду какую-то информацию о них или записи об их браке – ведь в городе сохранилась единственная синагога. И все же было очень радостно видеть, как город освобождается от мрачного прошлого с очередями за хлебом и постоянным страхом. Из аэропорта я ехала на такси. На улицах я видела множество крошечных машин, водители которых лихо поворачивали на углах и обгоняли трамваи, словно подростки, только что получившие права. Свобода выражения проявлялась в самых разных формах. Стикеры «Солидарности» все еще красовались на фонарных столбах – и соседствовали с флаерами стриптиз-баров, куда выстраивались длинные очереди мужчин. На стенах красовались огромные свастики и поблекшие таблички с названиями улиц.

Я поселилась в «Гранд-отеле». Багаж мой потерялся при пересадке, так что освежиться мне не удалось. Хотя из-за разницы во времени из головы моей напрочь вылетели три польских слова, которые я должна была произнести на стойке регистрации в отеле, но мне все же удалось узнать, что Сэм уже приехал, но в номере его пока нет. Настроившись на ожидание, я отдернула тяжелые красные гардины, пропахшие табаком. Мне показалось, что я нахожусь в машине времени и Красная армия только что освободила Варшаву от нацистов. Я распахнула окно и боковым зрением заметила перед отелем седого мужчину в черной кожаной куртке. Этот западный бизнесмен ничем меня не заинтересовал, и я принялась изучать пейзаж. Но потом я посмотрела на него повнимательнее. Оказалось, что это Сэм!

Отец мой умер три года назад, и каждый раз, когда я видела Сэма, сердце у меня сжималось. Густые брови и задумчивый взгляд были настолько похожи на папины, мне казалось, я вижу призрак. Сходство было огромным: когда Сэм пришел на папины похороны, мама упала в обморок. А теперь я путешествовала вместе с этим человеком, который одновременно был мне и родственником, и незнакомцем.

Я помахала и позвала Сэма. Никакой реакции. Может быть, он не надел слуховой аппарат?

Сэм возился с прокатной машиной. В конце концов он вылез и направился к таксисту, стоявшему возле своего «Мерседеса». Варшавские таксисты пользовались дурной репутацией, но я видела, что Сэму удалось уговорить парня помочь ему. Таксист заглянул под капот машины, что-то там сделал – и явно починил. Сэм улыбался и кивал, а таксист пошел к своей машине, не претендуя на вознаграждение. Как мило!

Сэм исчез. И почти сразу же я услышала громкий стук в дверь. Я открыла дверь. Запыхавшийся Сэм буквально ввалился в мой номер.

Я и рта не успела открыть, как он засыпал меня вопросами:

– Какой компанией ты летела? Ты еще не обменяла валюту? Как ты добралась из аэропорта? Сколько заплатила таксисту?

Я обняла его.

– Я кричала тебе из окна…

– О, ты видела, как я возился с машиной? – Сэм выглянул из окна, словно не веря мне. – Я не мог разобраться с задним ходом.

Передо мной был старый добрый Сэм. Он был переполнен эмоциями, как подросток на выпускном вечере.

Сэм прилетел в Польшу прямо с семейной бар-мицвы в Иерусалиме. По телефону он разговаривать не любил, поэтому мы лишь согласовали рейсы и зарезервировали номера в отеле, не вдаваясь в подробности. Я рассчитывала, что у Сэма уже готова определенная программа. Гетто и лагеря смерти можно посетить с экскурсиями, но меня больше всего интересовали самостоятельные поездки в его родной город, где родные люди погибли не за колючей проволокой и не в газовых камерах.

Я спросила его об Израиле и бар-мицве.

– Очень хорошо! Там было прекрасно, очень духоподъемно, – кивнул он, а потом заложил руки в карманы брюк и отвернулся. – Но все хотели понять, почему я еду сюда.

– И? – хихикнула я, словно зная ответ.

– Я сказал, что решил провести отпуск в Польше. Чтобы принять такое решение, нужно быть настоящим поляком.

Его усмешка переросла в сердечный смех.

– Отлично, – улыбаясь, кивнула я. – Польша – отличное место для криминального репортера. Эта страна – огромное место преступления.

* * *

На следующее утро Сэм повез меня на прокатной машине по Варшаве. Во время Второй мировой войны польская столица была разрушена сильнее всех других крупных европейских городов. Самые большие разрушения пришлись на шестьдесят три дня Варшавского восстания, когда нацисты уже отступали, но все еще держались. Польская Армия крайова отважно пыталась освободить страну, но удалось это, лишь когда 85 процентов Варшавы было стерто с лица земли. Нацисты проводили ковровые бомбардировки, а Красная армия стояла на другом берегу Вислы, не переходя в наступление.

В ходе послевоенного восстановления неоклассические здания сменились гигантскими бетонными коробками. Из-за угольной пыли бесконечные ряды многоквартирных домов напоминали закопченные тюремные здания с окошками размером в дверной глазок. Из-за этого город напоминал крепость. В час пик движение в городе было очень плотным. Сэм осваивался с механической коробкой передач. В Штатах у меня была машина с пятиступенчатой коробкой, но я не решалась предложить себя в качестве водителя. Это была страна Сэма. Я терялась при одном виде дорожных указателей с непроизносимыми сочетаниями согласных.

Через несколько часов мы подъехали к Казимеже-Вельке. Видя что-то незнакомое, Сэм свистел. Он прищурился, изучил указатель, и сказал:

– Я ездил здесь, и меня все поражало. Я видел амбары и дома, построенные из нашего