в города и селения сатлармов и убивали всякого, кому не посчастливится повстречаться с ними.

И, как будто бы всего этого мало, Святая Империя в этом мире подвергалась нападению снутри, так что население городов терзали другие две напасти. Первыми были еретики. Из-за того, что количество лармудов было невелико, так что некому было следить за нравственным состоянием людей, начали появляться те, кто несут не истину о Сакраархе, а скверну о некоем Аббароне. Имя явно саткарское. Эти люди ничем не отличались от остальных. Ими могли быть как простые жители, так и лерады. Своими вкрадчивыми и лестными речами они проводили ересь своего господина Аббарона и внушали другим новый образ жизни, который шёл вразрез с образом жизни в Святой Империи. Они умудрялись склонять на свою сторону даже неосторожных лерадов. Так что количество приверженцев абборонопоклонников постепенно возрастало. К этому их также подталкивала вторая напасть, которая завелась после поражения двух авангардов в Гибельной пустоши – чёрные книги, которые невзначай появлялись в домах людей и могли совращать души неосторожных. Чёрными они назывались не за свой внешний вид, а за своё содержание. В них хранились скверные знания, которые могли дать тому, кто станет их практиковать, власть над потусторонними силами. Эти книги могли быть неприметными и совершенно никак не отличаться от других книг, которые могли хранить у себя жители этого мира. А потому ни у кого не было даже возможности как-то узнать о том, что это чёрная книга, только если не начать её читать. Но люди верили, что достаточно всего лишь начать вчитываться в одну из них, как запретные знания заберутся в голову и начнут изменять мышление так, что человек становится порождением скверны, и это уже никак нельзя будет изменить. Такого нужно лишь предавать суду, а после изолировать от общества.

Однако всё это было придумано гораздо позднее. Пока фуруки не знали о поражении в пустыне, эта скверна постепенно проникала в дома и умы простых людей и лерадов, бесповоротно обращая их от света Сакраарха ко тьме Аббарона. А в одном из городов так вовсе обращённым в новую веру оказался местный священник, из-за чего храм великого протектора был переделан под церковь Аббарона, куда приходили простые люди, а также лерады, чтобы восславить огненного владыку. И деревушка Ке́ссвен постепенно обратилась рассадником этой скверны. Так что туда стекались все, кто хотел приобщиться к милости нового господина.

В таких обстоятельствах Святая Империя основывала свою новую колонию. На что надеялись фуруки? На самом деле, ни на что. Тебентил просто исполнял повеление сакры, а Обатилу, кажется, так вовсе было всё равно, что происходит вокруг. Главное, чтобы никто не мешал его основному занятию. Сатлармам в самую пору оставить этот мир и вернуться туда, откуда они прибыли. Но нет. Из мира Сэкрос время от времени приходят новые силы. Амалиила не желала терять эту колонию. И вот, мы здесь: Загрис, Форманис и я, Вехойтис.

Озентвалл выглядел как самая настоящая крепость. Расположенный в морском заливе, с севера и запада он был окружён естественной водной преградой. А южную и восточную части защищали мощные каменные стены, на которых стояли дозорные, состоящие как из лерадов, так и чародеев. У главных врат стоял достаточно дотошный лармуд, который постоянно останавливал всех, кто стремился войти в город. Вознамерился он также испытать и меня. С помощью своей силы я мог бы избежать этого, навеяв на него кошмар, однако воля Бэйна была ясна – изучать людей, а потому я и не думал упускать такой возможности.

- Пусть свет ясного лица нашего славного протектора озаряет тебя, доблестный лерад. Что привело тебя в Озентвалл, столицу нашу славную?

- Как и все, я ищу место, где мог быть полезен.

- Что ж, думается, у фурука для тебя найдётся поприще, так что твои меч и щит принесут очень много пользы нашей славной Святой Империи. Но, прежде чем ты ступишь за порог этих врат, мне нужно испытать тебя в бою. Выстоишь против меня – пройдёшь. Нет – к сожалению, тебе здесь не найдётся места.

- Отчего же так? Не ты ли говорил, что мои меч и щит принесут пользу Святой Империи?

- Всё верно. И если ты не способен правильно пользоваться своим оружием возмездия, тогда ты не подходишь для служения в столице.

- Разве мы не обучены давать отпор богомерзким тварям, а не своим братьям? Так поставь передо мной саткара иль хахормес. В таком случае обнажу я своё оружие и дам бой противнику. Но сражаться со своим по вере я не стану. Это сродни святотатству.

- Не тебе решать, что такое святотатство. Слово нашего фурука – вот закон и сила Озентвалла. И ему угодно, чтобы его окружали воители сильные и способные. Готовься к сражению или поворачивай обратно.

- Ты говоришь, что закон и сила Озентвалла – это воля фурука. Но правильно ли перед ликом Сакраарха утверждать, будто бы есть кто-то больший него?

- Никто не больше нашего святейшего и величественнейшего протектора всякого света.

- И я с тобой полностью согласен, брат мой. Однако ж ты только что поставил слово фурука выше слова Сакраарха, ведь он-то как раз и говорил, что брат, восстающий на брата, вершит святотатство.

- Видно, в тебе есть знания святости. И это хорошо весьма. Да вот только не понял ты всей глубины закона. Я не призываю тебя восстать против меня, а лишь требую показать мне свою мощь. Обнажи свой меч, и мы посмотрим, каков ты в бою. Откажешься – дальше этих врат ты не пройдёшь.

- Посмотри вокруг. Ты призван быть стражем врат Озентвалла, однако, споря со мной, пропустил уже очень много тех, кого ты должен был испытать.

- Не в твоей власти вести надзор за тем, как я исполняю свои обязанности на этом посту. Но в одном ты прав – наша беседа слишком затянулась. Готовься к сражению.

Договорив это, он всё-таки извлёк свои два меча. Все, кто входили, а также выходили из города, остановились, чтобы посмотреть, что собирался сделать этот громила. Что ж, неудачные переговоры с этим лармудом показывали мне, что в деле человекознания мы ещё не совсем преуспели. Разорад принял этот опыт, и все мы будем продолжать развиваться в мастерстве вести речи так, чтобы склонять сердца живых к себе. Сам же лармуд не заметил во мне ничего подозрительного, а решил сразиться только лишь потому, что, как он сказал, я слишком