прическа выглядела безупречной. Как и ее тихий дом выбора, Ёсино с годами похорошела и поднялась в цене. — Люди — хрупкие существа, — продолжила она так тихо, словно говорила сама с собой. — Возможно, Кураносукэ не вынес горя, и оно в конце концов убило его.

— Значит, вы не считаете, что он забыл о своем долге? — мягко спросил Хансиро. Прямые вопросы считались грубыми, но воин из Тосы чувствовал, что Ёсино хочет говорить о том, кто, очевидно, был ее любовником.

Хозяйка «Суми-я» немного помолчала. Хансиро и Кошечка терпеливо ждали. Наконец женщина сказала:

— Не считаю.

— Но вы не знаете, где он может находиться сейчас?

— Не знаю.

— А Гихэй в Сакаи может это знать?

— Да. Ночной паром, что ходит от моста Кэ в Фусими, уже ушел, но в полночь отплывает баржа на Осаку, которая идет потом в Сакаи. Там берут пассажиров. Если вы поплывете на ней, то будете в Сакаи завтра около полудня.

Когда управляющий дома выбора «Суми-я» вошел в комнату, чтобы проводить гостей, в храме Конрю звенели вечерние колокола. Влюбленные ушли, оставив Ёсино одну в темноте посреди огромной пустой комнаты. На ее белой напудренной щеке блестел след, оставленный единственной сорвавшейся с глаз слезой.

Из кухни гостиницы «Амагава-я» доносились стук ножей, крики поваров и звон посуды: там готовились роскошные угощения в честь почетной гостьи. Кошечка, Хансиро, Касанэ и Синтаро вошли в этот дом в мятой и грязной одежде, пропахшие перебродившей бобовой пастой, возле которой они ютились на речной барже.

После того как Кошечка и Хансиро приняли ванну и переоделись в гостиничную одежду, их провели во внутреннюю приемную дома. Там для Кошечки была приготовлена стопа из трех плоских квадратных подушек, чтобы она сидела на высоте, соответствующей ее положению.

— Моя госпожа, вы так меня напугали и встревожили! — произнес Гихэй, кланяясь и не скрывая слез. В поклоне он коснулся лбом татами, хотя при большом животе хозяина гостиницы это было затруднительным делом. — В этой одежде вы так похожи на своего отца, что я решил, будто его дух пришел обвинять меня, — Гихэй утер слезы подкладкой рукава и громко высморкался.

Гихэй оказался человеком небольшого роста. Лицо у него было красное и круглое, как спелый персик. Он облачился в церемониальные черные хакама и безрукавку-катагину. Голову толстяка покрывала плоская тряпичная шапочка, указывающая на то, что он здесь хозяин.

— Я пришла вместо отца, Гихэй. — Кошечка вонзила в загривок собеседника властный взгляд. Она снова была дочерью князя. И Хансиро, как подчиненный, сидел на почтительном расстоянии от ее «трона» в тени. — Я не буду обертывать свой язык шелком, — сурово заговорила княжна Асано. — Скажу прямо: я разочарована тем, что ни один воин из Ако не попытался заставить князя Киру расплатиться за его злодеяние.

— Ваша светлость… — Гихэй показал пухлой рукой на свою больную правую ногу, которую он вытянул перед собой, когда садился. Эта нога была короче другой. — Судите сами: я для пояса слишком короток, а для завязки к рукаву, пожалуй что, длинноват. Я мало на что гожусь и меньше всего на дела, которые требуют больших усилий от тела.

— Тогда расскажи мне все, что знаешь, и «не мути чай» — не смей лгать! Если ты соврешь, я убью тебя на месте!

— Вы окажете мне честь, если освободите меня от печального бремени жизни, — ответил Гихэй и снова поклонился, словно подставляя свою толстую, в складках жира шею под клинок госпожи. — Без моего доброго и щедрого господина жизнь для меня ничего не стоит.

«Но ты все-таки живешь и преуспеваешь», — с горечью подумала Кошечка.

— Первый гонец прибыл к нам в час Свиньи через четыре с половиной дня после горестной смерти нашего господина, — начал Гихэй свой рассказ о том, что произошло в замке Ако. — Но только от второго гонца мы узнали, что Кира остался жив после законного нападения на него нашего князя. Когда советник созвал нас всех, чтобы решить, как быть дальше, наш громкий плач едва не заглушил его голос.

Гихэй горестно покачал головой и продолжал рассказ:

— Одни из нас хотели тут же совершить самоубийство, другие решили запереться в замке и биться до последнего с теми, кто придет прогнать нас. Мы знали, что против нас будут брошены огромные силы — войска всех соседних князей. Я остался с теми воинами, кто решил сражаться.

Первые месяцы после вынужденного самоубийства князя Асано были невероятно трудны и полны печали. Рассказ о них занял у Гихэя почти весь день. Оёси и большинство самураев князя решили послать человека в Эдо с просьбой передать имя семьи Асано и поместье их господина его младшему брату Дайгаку. Дожидаясь ответа, те, кто служил в Ако, привели в идеальный порядок замок — вычистили двор, углубили крепостной ров и замостили дороги. Они составили опись имущества князя и разобрали счетоводные книги. Оёси срочно вернул долговые расписки всем должникам поместья за шестьдесят процентов значившихся в них сумм, чтобы слуги князя Асано получили хотя бы немного денег, прежде чем придет приказ о передаче имущества и поместья их господина в казну.

— А потом советник сдал замок представителям Цунаёси, — тихо сказал Гихэй.

Кошечка помнила совсем другого Гихэя. Прежде он был плотный весельчак, который всегда громко смеялся и непрестанно острил по поводу своей сухой ноги. Теперь, слушая рассказ, княжна заметила, что события последних лет сильно изменили его внешность. Гихэй похудел. Его тело словно усохло, подстраиваясь под больную ногу, и лишь живот и лицо сохраняли видимость прежней полноты.

— Я помню последнюю ночь в замке так, словно это происходило вчера, — голос Гихэя дрогнул, и он умолк, собираясь с силами. — Мы охраняли стены господского дома, чтобы пожар или какое-либо иное бедствие не повредило их. Говорят, человек не должен жаловаться на свою судьбу, моя госпожа, но мы, слуги князя Ако, жалели о каждом невозвратном мгновении этой ночи. Когда небо на востоке стало светлеть, мы поднялись на самые высокие башни и жадно разглядывали наш любимый край. Мы знали, что видим его в последний раз.

Голос Гихэя оборвался. Какое-то время тишину комнаты нарушали только его всхлипывания. Наконец хозяин гостиницы заговорил снова:

— Потом мы услышали звук трубы и увидели цепочку огней, которая, извиваясь, спускалась с перевала Такатори и пересекала реку Тигуса. Это были факелы солдат, подходивших убедиться, что мы уходим без сопротивления. Целый год, пока Цунаёси-сама принимал решение о будущем вашего дяди, мы не понимали, где находимся — на этом свете или на том. Поскольку наш господин умер, мы становились ронинами, но имя его семьи