собираюсь так просто отказаться от цели, он добавил:

— Ладно, зайдешь потом...

— Когда?

— Ну, хоть завтра.

— Праздник ведь?

Ботт на мгновенье задумался:

— Праздник... — Глаза загорелись каким-то холодным огнем. — Да, вряд ли у тебя что получится с сапогами завтра. Впрочем, попытайся.

Выскочил на улицу, где цокали по морозной гальке подковы лошадей, и кто-то, кажется, полковник, ругался.

— Вот дьявол, жжет-то как!

Я тоже вышел. Осипов и его спутники сидели на конях и горячили их шпорами, не давали застыть после конюшни.

— Ну, что ты возишься, — укорил Ботта полковник. Адъютант не ответил. Накинул на Осипова бурку, сунул в руки башлык. Сам вскинулся на седло.

— Всё убрал? — опять сказал полковник.

— Всё.

— Ключи?

— У меня.

— Поехали. — Полковник почему-то оглянулся. Обвел улицу внимательным и настороженным взглядом. Послал коня вперед.

Осипов дал шпоры своему красавцу ахал-текинцу, обогнал полковника и на размашистой рыси выехал к скверу, где была пробита узкая дорожка вдоль тротуара, а все остальное тонуло в глубоком, уже закаменевшем от мороза снегу.

Я посмотрел им вслед. Уехали. Бездумно, легко проводил взглядом четырех всадников. Удивительно легко. Даже неудача с обмундированием растаяла сама по себе. Лишь спустя несколько дней, когда в городе отгремели выстрелы винтовок и смолкли орудия, я вспомнил свою последнюю встречу с Осиповым. Случайную. Ничем не примечательную. Вспомнил и где-то в душе, для себя самого сделал открытие. Вот так бывает: стоял рядом с врагом лютым, с предателем и изменником, и не учуял. Ничего не понял. Больно стало за свою наивность — не сумел, не попытался даже предотвратить беду. Смерть чужую не смог предотвратить. Смерть близких мне по духу и борьбе людей....

...Я спал. Нет, не спал, дремал. Дивился покою. Так, может быть, прошел час. Может, два и больше. Холод дышал прямо в лицо. Откуда только он брался. Проходил сквозь стены, что ли? Вроде, все было заклеено, заткнуто тряпками, а мороз гулял по комнате, пробирал до костей. Шинель я натянул на голову. Съежился весь.

И вдруг — дзинь! Где-то, совсем близко, хлопнула винтовка, и стекло в ответ запело тонко и тревожно. Началось. Я считал выстрелы. Один, второй, третий... Шестой. Десятый. Потом защелкали вперемежку. В разных местах. Стекла в окне уже не пели — дребезжали неистово.

Нет, это не обычная перестрелка. Бой. Напористый. Я подождал — не стихнет ли. Куда там! Разгорается.

Шинель полетела на пол. Стал одеваться.

— Ты куда, Леня? — тихо спросила мать.

— Стреляют!

— Ну и что. Всегда-то стреляют... Спи...

Я продолжал одеваться. Мать завозилась, встала, укутанная в платок и старенькую фуфайку. Поняла, что я уйду. Попросила:

— Пережди, может, утихнет.

— Не видать... Шибко больно палят.

Она прислушалась: стреляли где-то за Урдой, а возможно, у крепости.

Брата Федора не было дома — дежурил нынче, поехал патрульным по городу. Мать о нем беспокоилась, но сама себя же успокаивала:

— Если страшное что, так загудят... Ведь говорил же, — напомнила она. — Не слыхать гудка-то...

Мастерские, верно, молчали, и это меня озадачивало до некоторой степени. Но не успокаивало. Мало ли по какой причине не дают сигнал. Надо выяснить обстановку.

Пообещав матери, что скоро вернусь, дойду только до управления милиции, а оно здесь рядом, я застегнул ремень на шинели, взял винтовку и вышел.

Из холодеющей комнаты, да на мороз тридцатиградусный! Под сердце прямо ударила стужа. Аж задохнулся. Побежал. Шагом не вытерпишь. Снег под ногами так и заиграл на все лады. В ушах прямо отдается.

На улице выстрелы кажутся еще громче, еще тревожнее. И крики где-то слышны. Бой, самый настоящий бой.

Свернул за угол и дунул по Обуховской, мимо бани. Винтовка в руках, чтобы не болталась, не мешала бежать. Рукавицы латаные, штопанные, чуть оберегают руки от ветра. Вынырнул с Обуховской на Шахрисябзскую. Увидел в окнах милиции огонек. Бросает желтые блики на снег. Веселее как-то на душе стало. Успокоился немного — свои рядом и не дремлют.

Встретили меня, как старого друга.

— А, командир! Давай сюда. Погрейся с нами.

Посреди комнаты, где мы обычно отдыхали, ожидая вызова, шумела раскаленная докрасна «буржуйка» и вокруг нее ребята.

— Чего стреляют?

— А кто их знает. — Карагандян поднялся с табурета, предлагая мне сесть. Я отмахнулся.

— Неужели ничего неизвестно? Пальба на весь город.

— Привыкли.

Маслов пожал плечами:

— Вот выедем и узнаем. Отсюда не видать.

— Почему же не едете?

— Начальник города приказал быть на месте.

— Ого!

Нетрудно было догадаться, что отряд держат наготове. Значит, в городе тревожно. Но что именно происходит?

Заглянул к Прудникову. Он, еще не услышав моего вопроса, стал объяснять:

— Ералаш какой-то. Целый час звоню во все отделения, и один ответ — не знаем.

— Так надо узнать.

Василий плохо видел всегда, а когда волновался, так глаза вовсе отказывали. Слух обострялся, а вот со зрением получался конфуз. Всматривался, всматривался, будто хотел разглядеть получше, но только одно пятно расплывчатое и примечал. Вечерами Прудникову было особенно трудно работать. Ходил неуверенно. Признавался ребятам — иду и будто в пустоту ступаю. Нащупываю дорогу. Но не работать ночами не мог. Нельзя было не бодрствовать в такое время. Вот и сейчас — мучил глаза, хотел разглядеть мое лицо и не мог.

— Надо, говоришь? — спросил он с издевкой.

— Ясно, надо.

Следом за мной вошел, припадая на свою больную ногу, Елисеев.

— Что надо?

— Узнать надо, — повторил Василий и вдруг кинул голову на свои большие костистые кулаки, сжал виски. — А черт... До чего же мешают мне глаза...

— Брось, Вась... — душевно, с какой-то необъяснимой обидой за товарища, произнес Елисеев. — Брось... Устал и все...

— Н-нет... — Прудников скрипнул зубами. — Они не хотят мне служить, понимаешь... Не хотят...

Телефонный звонок резанул тишину, и трое рук разом потянулись к аппарату. Я был ближе и первым взял трубку.

— Говорит Цируль.

— Слушаю.

— Что происходит?

— Неизвестно. — Это ответил уже Василий, которому я передал трубку и вопрос начальника охраны города. — Пока неизвестно. В районе управления спокойно. Задержали одного прохожего — ничего не знает. Выслал дозорных в сторону крепости. Вернутся, доложу.

Прудников отзвонил отбой и устало откинулся на спинку стула.

— Чепуха какая-то. Отряд держим здесь и хотим знать положение в городе.

Я принялся строить планы разведки