и предложил разбить отряд на четыре группы, направить по обычным маршрутам.

Елисеев, рассудительный, как всегда, легко отверг мой план:

— Будешь искать ветра в поле, а в это время нагрянет банда.

— Тут не бандой пахнет, — заметил Василий. — Тут контра.

— Тем более. Начальник охраны верно решил: надо иметь наготове кулак. Ударить в случае чего всем отрядом. А пятнадцать-двадцать человек сомнут в два счета...

Мысленно каждый из нас рисовал положение в городе довольно оптимистически. Допускали, как крайность, что беляки поднялись. Какая-то группа пытается создать панику, захватить позиции. Но стоит только нащупать центр, как он будет обезврежен и разгромлен. Никто, конечно, не предполагал, что центр во втором полку, где находился сам военком Осипов и часть армии. Это исключалось. Вообще, измена исключалась. Всякое предполагали, но не такое открытое вероломство.

Опять зазвенел телефон, резко, требовательно. Опять Цируль. Вызывал Прудникова.

— Ничего нового?

— Ничего.

— Положение очень серьезное. Немедленно ко мне начальника конного отряда!

Василий потемнел в лице. Видимо, короткий разговор был настолько тревожным, что всегда спокойный Василий вдруг взволновался. Встал торопливо, отворил дверь.

— Где Соколок? — крикнул он в коридор. Громовый голос пронесся по всему отделению. Из дежурки ответили ребята:

— Еще не приходил.

— Фу, дьявол. — Прудников повернулся ко мне. Сказал тоном приказа: — Ты поедешь к Цирулю!

По обычным нормам такой приказ мог показаться нелепым: я не служил уже в милиции, числился командиром взвода l-го Революционного отряда и, естественно, не подчинялся ни Прудникову, ни начальнику охраны города. Но время-то было особенным. Бои шли непрерывно, и где бы мы ни находились, всегда чувствовали себя в строю. Сейчас, видимо, предстоял бой, так я понимал обстановку, хотя ничего конкретного не знал, как не знали Прудников и Елисеев. Возможно, уже решалась судьба революции.

— Скачи вместе с ребятами!

С этого момента я уже оказался в строю.

— Давай, давай! — подтолкнул меня Василий и сам пошел следом.

...В конюшне горели две керосиновые лампы, тускло освещая стойла. Здесь было тепло. От коней тепло. Но не так, чтобы отворить настежь двери. Мороз лежал у входа, белой каемкой пробирался к деревянному настилу.

Пегашка узнал меня. Сразу узнал. Потянул морду, заржал тихо. Не до нежностей было, и я только слегка похлопал его по шее, повел во двор. Не ведал четвероногий друг, что это его последний путь по камням двора. Щелкали звонко копыта. Запомнил я почему-то этот громкий, тревожный перестук.

Не знаю, почему, но не сел в седло во дворе. Видно, хотел дать Пегашке возможность чуть размяться на холоде. Вывел за ворота, на улицу. Ветер сразу обнял нас обоих. Хлестнул стужей, перехватил дыхание. Тротуар от мостовой отделял крутой мостик. Заледеневший. Пегашка заскользил копытами — боязно ступать по накатанному, ровно стекло, спуску. Наверное, поэтому я и не сел сразу: трудно коню с седоком идти по льду вниз.

Протанцевал, сошел все же. Тут мы все сели в седла. Винтовки на ремнях за спину по-кавалерийски повесили, наганы кто в карман положил, кто засунул за пояс.

Пальба не стихала. За крепостью одна за другой взлетели две ракеты и залили город зеленым и голубым светом. Он был мертвенно-белым, застывшим в лютом холоде. Спал. А может, затаился, чувствуя что-то недоброе...

Один против волчьей стаи

Первым пал в эту студеную январскую ночь, кажется, Лугин. Он, садясь на коня, не знал, что ждет его через какие-нибудь полчаса. Всё еще не представляли мы, откуда нанесут удар враги.

Когда эскадрон прискакал на Уратюбинскую, к канцелярии начальника охраны города, Лугин стоял вместе с Цирулем на крыльце и прислушивался к выстрелам. Теперь они доносились со стороны Александровского парка. Четко звучали две или три винтовки. И один наган. Создавалось впечатление, что обладатель нагана отбивался от наседавших на него винтовок. Причем, наган был ближе к нам — на Духовской, возможно, у Городского сада. Потом выстрелы перенеслись к Куриному базару, на Махрамскую.

— Что же все-таки происходит? — задал мне уже знакомый вопрос Цируль.

У арыка, сравнявшегося с дорогой — снег завалил его доверху, — стояли лошади, привязанные к деревьям. Стояли неспокойно, перебирали ногами, жались друг к другу — стужа донимала. Люди, человек десять, пританцовывали тут же, хлопали в ладоши, терли лица. Кто забегал в коридор канцелярии отойти чуток, подышать теплом.

Я слез с Пегашки, повод передал Плахину, подошел к крыльцу.

— Не знаем. Сами прискакали за новостями.

— Черт знает что! — буркнул себе под нос Цируль.

— Съезжу, гляну, — спокойно предложил Лугин.

— А куда? Палят с разных сторон. Хоть бы кто-то уж объявился, наконец, — продолжал ворчать начальник охраны. Он сошел с крыльца и начал выхаживать вдоль тротуара — взад-вперед. Шаг у Цируля был крупным, да и сам он был на голову выше нас всех. Широк в плечах. Массивен и тяжел. Снег под ним так и порыкивал, словно злился на силу человека. Длинная шинель солдатского покроя в такт шагам отлетала полами то от одного, то от другого сапога. Удивительно, что Цируль, вроде, не чувствовал холода, который всех нас просто сковал. Должно быть, нервы, напряженные до крайности, довлели над ощущениями, отгоняли их. Он ни разу не потер руки, ни разу не коснулся лица, а ведь едкий морозный ветерок жег его.

Был, кажется, недоступен стуже и Лугин. Стоял на крыльце не шелохнувшись. Застыл будто. Окаменел. Руки в карманах, ноги расставлены, как у матроса на палубе. Лицо суровое, на нем — иней: на бровях и маленьких усах, откромсанных угловато, как у многих тогда рабочих. Мы так и называли эти усы — фабричными.

Он все слушал, откуда выстрелы. Поворачивал голову, настораживался. Иногда покусывал губы, с досады что ли.

Подъехал старогородской отряд. Человек тридцать во главе с Н. Бабаджановым. Милиционеры были одеты в ватные халаты и только часть имела шинели. Головы и уши покрыты бархатными шапками, отороченными мехом, или платками, хорошо скрученными наподобие чалм. И люди и лошади в инее.

— Что у вас слышно? — как и ко мне до этого, бросился Цируль с вопросом к Бабаджанову.

— Муллы и баи копошатся. На Иски-Джува собрались — шумят...

— О чем говорят?

Этого Бабаджанов не знал, да и вряд ли муллы стали бы разглашать тайну. Они просто мутили народ перед событиями.

— Что же происходит? — злился на себя Цируль.

Как бы в ответ громко,