– Ну, ну? А что ж такое?

– Да вот и вздумал я сегодня проконсультироваться.

– На кой шут? Зачем? Ведь вы здоровы.

– Да так уж… И сам не знаю зачем.

Николай Иванович развел руками и рассказал, в чем дело.

– А вот теперь колет. И в сердце колет, и в легкие колет, и в печень, и в селезенку, – прибавил он.

– Пустяки. Это от мнительности.

– Нет, в селезенку-то стало очень покалывать.

– Вздор! Да и знаете ли вы, где находится селезенка?

– Вот, – тронул себя ладонью за тело Николай Иванович.

– Лаже и не с этой стороны. Бросьте, это от мнительности. Не следовало даже ему, дураку, и показываться. Он ничего не понимает. Он даже не доктор, а просто массажист для массажа и гимнастики. Фельдшер при ваннах.

– Все-таки я просил бы вас, доктор, меня осмотреть и освидетельствовать, – поклонился Николай Иванович доктору.

– Хорошо, хорошо. Но ведь не сейчас же?

– Ах, доктор! Я попросил бы вас сейчас, потому уж мне невтерпеж. Можно взять кабинку в раздевальнях и там…

– Погодите, дайте мне на итальянку-то посмотреть. Я из-за нее тетку бросил и бежал сюда, высунув язык, – проговорил доктор и продолжал: – Кто говорит, что испанка, кто говорит, что итальянка, а вот помяните мое слово, окажется жидовка.

– La voila! – послышался возглас, и в толпе раздалось произнесенное несколькими голосами протяжное: а-а-а-а.

24

Все взоры устремились к выходу из коридора кабинетов, и перед всеми предстала красивая наездница. Она была без плаща, в светло-голубом трико, по которому были нашиты маленькие золотые звезды из глазета. Полгруди, руки до плеч и ноги до половины бедра были голые. Талия была обрамлена широким черным глянцевым поясом из кожи. Раздались сдержанные рукоплескания. Красавица шла перед расступившейся перед ней толпой и улыбалась, кивая направо и налево. Она направлялась к морским волнам. Толпа сомкнулась и стеной следовала за ней. Протискиваясь, бежали к морю фотографы-любители с моментальными фотографическими аппаратами, чтобы снять с красивой испанки фотографический снимок.

– Ничего особенного! Решительно ничего особенного в этой бабе! – проговорила Глафира Семеновна и стала искать глазами доктора, но доктор уже скрылся вместе с толпой. – Ушел уж доктор-то? Ах, какой! Признаюсь, я его считала много солиднее. Решительно ничего особенного в этой испанке или итальянке, – повторила она еще раз. – Впрочем, я женщина… А ты мужчина, – обратилась она к мужу. – Что ты скажешь, Николай Иваныч?

Тот кисло взглянул на нее и отвечал:

– У меня, душенька, в печенку колет. Я почти и не видал эту испанку.

– Ну врешь. Положительно врешь. Я сама видела, как ты в нее глазенапы запускал.

– Не запускал. Уверяю тебя, не запускал. Я все время про того поганого старикашку с козлиной бородкой думал, который меня давеча ощупывал. Хоть он и массажист только, как говорит доктор, но все-таки он у меня что-нибудь заметил опасное, коли два раза покачал головой и два раза погрозил пальцем, потому колет, что ты там хочешь, а мне колет.

И Николай Иванович схватился за бок.

– Вот далась дураку писаная торба, – проговорила супруга и отвернулась от мужа.

А красивая испанка или итальянка шла уже обратно одеваться, преследуемая толпой, пожиравшей ее глазами. Некоторые фотографы-любители забегали со своими аппаратами вперед, останавливались, щелкали шалнерами и снимали фотографии. Красивая женщина эта возвращалась уже теперь из моря с распущенными волосами, густыми и длинными, черными прядями ложившимися на спину, на грудь и на плечи.

– Решительно ничего особенного, – еще раз сказала Глафира Семеновна про женщину. – И доктор правду говорит, что она жидовка. Жидовка без подмеса.

В толпе возвращался и доктор Потрашов.

– Доктор, можно теперь рассчитывать на вашу любезность, что вы меня осмотрите? – кисло обратился к нему Николай Иванович.

– Можно. Пойдемте. Но я уверен, что у вас ничего нет, кроме мнительности. Вы здоровяк, такой здоровяк, что таких здесь в Биаррице и десятка не найдешь.

– Я, доктор, вас поблагодарю за труд, очень и очень поблагодарю.

Доктор и Николай Иванович оставили Глафиру Семеновну сидеть на галерее, а сами отправились в раздевальный кабинет при мужских купальнях. Через четверть часа они вернулись. Николай Иванович сиял. У него появился даже румянец на щеках и играли глаза.

– Решительно ничего не нашел у вашего мужа, – сообщил Глафире Семеновне доктор. – Это какой-то колосс по здоровью. Здоровье его феноменальное.

– Ну что, теперь не колет? – спросила Глафира Семеновна мужа.

– Не колет, положительно не колет, – радостно отвечал Николай Иванович. – А ведь давеча как кололо!

– Была мнительность и ничего больше. Вы трус, – сказал доктор и, обратясь к Глафире Семеновне, прибавил: – Тетка моя здесь. Она сидит вон там на галерее.

Когда мы проходили из кабинета, то я ее видел. Если вы желаете, чтоб я вас с ней познакомил, то это можно сейчас сделать.

– Ах, пожалуйста! Сделайте одолжение! Я уверена, что мы с ней сойдемся и будем дружны! – воскликнула Глафира Семеновна и вскочила с места.

Они отправились. Нужно было перейти с галереи женских купален к галерее мужских купален. Доктор взял мадам Иванову под руку, а Николай Иванович шел сзади. Он все еще слегка дотрагивался рукой до сердца и как бы проверял себя – колет у него где-нибудь или не колет.

Доктор говорил Глафире Семеновне:

– Сойтись, впрочем, вам с моей теткой совсем на дружескую ногу будет трудно. Она стара, немножко брюзга, иногда сварлива, собачница. Очень любит собак и одну из них привезла даже с собой в Биарриц. Кроме того, вы петербургская, а она москвичка.

– Ничего, ничего. Я люблю пожилых женщин. С ними я чувствую себя лучше, – был ответ.

– Так вот, позвольте вас познакомить… Моя тетя Софья Савельевна Закрепина.

Глафира Семеновна остолбенела. Перед ней сидела та самая усатая старуха, которая ехала с ними в одном и том же купе в Биарриц, та самая, которую супруги приняли за француженку, а Глафира Семеновна обозвала «старой усатой ведьмой», думая, что старуха не понимает по-русски.

25

– Мадам Иванова и супруг ее Николай Иваныч – мои добрые знакомые, – продолжал рекомендацию доктор Потрашов.

В это время из-под накидки тетки Потрашова, старухи Закрепиной, выглянула косматая морда собачонки и заворчала.

Старуха тоже узнала Ивановых, но нисколько не смутилась. Она ласково ударила собачонку по морде и произнесла:

– Ну чего? Ну чего ты, глупый? Молчи. Через тебя уж и так ссора вышла.

Затем она протянула руку супругам Ивановым и сказала доктору:

– Представь, Миша, мы уж немного знакомы. Мы ехали