Лома Николай Иванович, сняв с себя пиджак и жилет и положив на глаз и нос компресс, действительно завалился спать и вскоре захрапел и засвистел носом во все носовые завертки.

Глафира Семеновна, раздеваясь, смотрела на себя в зеркало, позировала и долго любовалась своей фигурой. Утренний успех на пляже опьянил ее.

«Положим, что я хорошо сложена, это я знаю, но, должно быть, во мне и еще есть что-нибудь пикантное, если такой успех… Непременно есть», – думала она, улыбаясь в зеркало, поклонилась сама себе и вслух проговорила:

– Бонжур, мадам Иванов!

«Посмотрим, какой завтра при купанье успех будет! – мелькнуло у нее в голове. – Сегодня в красном костюме я была эффектна, но нельзя же все в одном и том же костюме каждый день… Куплю себе оранжевый костюм. Темно-желтый… Мне, как блондинке, темно-желтый цвет также идет», – решила она.

К обеду она будила мужа, но муж не встал. Она пообедала одна и отправилась покупать для себя на завтра темно-желтый купальный костюм.

Николай Иванович проснулся только поздно вечером. На столе горела лампа и кипел самовар. Глафира Семеновна сидела у стола и к темно-желтому купальному костюму пришивала банты из черных лент.

40

– Наконец-то прочухался! – проговорила Глафира Семеновна полусердито, когда муж, кряхтя и охая, стал подниматься с постели. – Как хочешь, а я уж пообедала. Я тебя будила, будила к обеду, даже ущипнула за руку, но ты и голоса не подал, а только отмахнулся.

– Ничего, ничего… Я вот умоюсь да чайку малость… Чайку теперь любопытно, – отвечал Николай Иванович. – Еще костюм купила? – спросил он, смотря, как жена пришивает к желтому купальному костюму банты.

– Не купаться же мне все в одном и том же. Пусть уж жена украшается, если муж с разбитым глазом и опухшим носом.

– Уж и разбитым! – проговорил он, хотел жену упрекать по поводу нового костюма, но, чувствуя и за собой вину, что напился и расшибся, умолк, хотя подумал: «Да она себя положительно какой-то акробаткой воображает. Право, она полагает, что купается не для себя, а для публики».

И жена стала относиться к нему сдержаннее. Когда он начал умываться, она сказала:

– Есть хочешь, так тебе могут подать чего-нибудь холодного из кухни. Да и у нас дома есть сыр и колбаса. А белого хлеба тебе девушка принесет.

– Вот колбасы с сыром я поем, а потом запью чаем, – отвечал он, стал перед зеркалом причесываться после умывания и, увидав, что синяк под глазом увеличился и уже стал отдавать в бурый цвет, попросил у жены пудры.

– Возьми вон там на комоде пудровку… Только не растрепли мне ее, – отвечала та.

Он припудрился, посмотрелся еще раз в зеркало и проговорил, оживляясь:

– Живет! С пудрой-то и незаметно.

Когда он сел пить чай и закусывать, жена принялась его рассматривать и проговорила, прищелкнув языком:

– Ловко разукрасился! Как ты завтра на пляж-то выйдешь? Все, как увидят твой глаз, начнут расспрашивать: как? что? когда? каким манером?

– Я уж придумал, что отвечать, – подмигнул жене Николай Иванович. – Доктору я признаюсь, а другим буду рассказывать, что, когда я купался, волной выкинуло полено и ударило меня в глаз. Да, наконец, что ж тут такого постыдного, что я на гимнастике ушибся? Здесь половина приезжих гимнастикой занимается.

– Да не пьяные, – был ответ.

– Эх, душенька! Полно корить! Не пьянство тут, а случай. Бывал я пьян, да не ушибался, – сказал он и прибавил: – Зато случай… Не упади я с трапеции – с владетельным принцем не познакомился бы. А тут сам принц меня поднимал. Принц поднимал. Шутка ли это! Прощаясь, мы друг другу руку подали. Непременно об этом надо в Петербург написать…

Кончив пить чай, Николай Иванович тотчас же взял перо, чернильницу, бумагу и принялся писать. Писал он долго, часто останавливался, грыз станок пера и задумывался. Глафира Семеновна кончила уж пришивать банты к купальному костюму и, развесив его на стуле, раздевалась, чтобы лечь спать, когда он перестал писать и сказал ей:

– Вот какую я поэзию Петру Семенычу нацарапал. Хочешь послушать?

– Читай, – отвечала жена, влезая на высокую французскую кровать. – Воображаю, что ты наврал!

– Душечка, нельзя без этого. Надо, чтобы он ошалел от зависти.

И Николай Иванович стал читать:

– «Любезный Петр Семеныч. Пишу тебе второе письмо с берегов Атлантического океана, в котором я и жена ежедневно купаемся. Волны ходят величиной с петербургский пятиэтажный дом, но мы не боимся, ибо уже привыкли. Сегодня я плавал на глубине восьмисот футов, и все удивлялись. Никто не доходил до такой смелости. Сначала думали, что я утонул, и на каланче для погибающих кораблей (по-здешнему называется семафор) выкинули сигналы, но громадной волной выкинуло меня на берег, и я, встав на ноги, раскланялся перед стоявшей на берегу публикой. Надо тебе сказать, что здесь купаются в купальных костюмах. Костюм: панталоны до колен и рубашка без рукавов. С непривычки неприятно, когда мокрая одежда к телу прилипает, но потом привыкаешь. Зато, впрочем, мужчины и женщины купаются вместе. Когда я вышел из воды, я весь был облеплен морскими раками, крабами по-здешнему. Они прицепились к рубашке и панталонам клешнями и висели, извиваясь в воздухе. Глафира Семеновна ахнула и чуть не упала в обморок, но я был ни в одном глазе… Все захлопали в ладоши. Ко мне бросается проживающий здесь принц Карл Францбург фон Донерберг (фамилия его еще длиннее, но я ее не выписываю) и крепко пожимает мне руку, поздравляя со спасением. При этом купании случилась и неприятность. Когда я был на глубине восьмисот футов, волною выкинуло тюленя, который ударился о мою голову и разбил мне глаз и нос, отчего эти части тела теперь распухли, а под глазом синяк. Но я об этом не горюю. Через это я теперь герой Биаррица, и обо мне говорят как о смельчаке-русском. Все проживающие здесь знаменитости стараются со мной познакомиться, говорят комплименты жене, и она даже прогуливалась сегодня под руку с принцем. Вообще, мы здесь вращаемся в высшем обществе и находимся в кругу посланников и генералов. Сегодня, после купания, завтракали с турецким, итальянским и американским посланниками, ели тех самых крабов, которые прицепились ко мне на рубашку, причем знаменитый певец Марковини пел нам арии из разных опер. Будь здоров. Твой Н. Иванов».

– Ну, можно ли так врать! – воскликнула Глафира Семеновна, всплеснув руками.

– Все путешественники, друг мой, врут. Брось, – отвечал Николай Иванович. – Получив письмо, Петр Семеныч прочтет его всем нашим