знакомым, и тогда – знай наших! С дамами-то, с дамами нашими знакомыми что произойдет, когда они узнают, что ты здесь прогуливаешься с принцем под руку! – торжествовал он и стал укладывать письмо в конверт.

– Ведь надо же придумать такую штуку: когда он купался, тюлень ударил его собой в голову! – не унималась жена и юркнула под одеяло.

– Да разве не может волна выкинуть зверя, на которого я натолкнулся? Самая простая вещь. Ты думаешь, что здесь в океане нет тюленей? И покрупнее тюленя морские звери есть. Только переписывать письмо-то не хочется, а то напрасно я не написал, что это был не тюлень, а маленький кит, китенок, который и хлестнул меня своими усами по носу и по глазу. Ведь что такое китовый ус, ты знаешь. Все дамы должны знать, что такое китовый ус, потому что он у них в платья вставляется.

– Да знаю, знаю… – послышалось с кровати. – А только так врать!

– Китовым-то усом хлестнешь, так знаешь какой волдырь вздуется! Ну да китовый ус останется у нас в запасе.

Николай Иванович надписал конверт и тоже стал раздеваться, чтобы ложиться спать.

41

Второй купальный дебют жены уже не волновал так Николая Ивановича, как первый, хотя она проделывала все то же, что и в первый дебют, и даже мало того, выйдя из воды и видя, что стоявший шагах в десяти от нее немецкий принц направляет на нее фотографический аппарат, нарочно встала в позу. И это не возмутило его. Такова сила привычки. А когда, после купанья, они прогуливались в сообществе доктора по пляжу и принц подошел к Глафире Семеновне, поздоровался с ней и вскользь подал Николаю Ивановичу руку, Николай Иванович уж торжествовал.

– Какое мы, доктор, знакомство-то приобрели! – похвастался он Потрашову. – Ведь настоящий принц! Слышали, как он меня спросил про мое здоровье? Сказал: «Ви гетс?» – и на глаз показывает.

– А ты молчишь. Стоишь как истукан и молчишь, – заметила мужу Глафира Семеновна, чувствовавшая себя на седьмом небе.

– Врешь. Я сказал ему: мерси. Два раза сказал. А потом, когда он отходил, проговорил: «Гут морген», – оправдывался тот.

Доктору Николай Иванович признался, где и как он подбил себе глаз, но старику генералу Квасищеву, когда тот при встрече спросил, что у него с глазом, он рассказал о полене, принесенном волной и ударившем его в глаз.

– Да неужели? – удивился генерал. – Вот как нужно быть осторожным! Я не понимаю, чего же беньеры смотрят! Это их обязанность. Волокитством только занимаются, подлецы. Ну, вдруг бы это случилось с дамой? Я скажу здешнему мэру, чтобы он пугнул их хорошенько. Я знаю здешнего мэра.

Генерал отошел и при встрече с другими знакомыми стал рассказывать о печальном случае с одним русским, ушибленным во время купания поленом. Когда Николай Иванович проходил мимо генерала, генерал кивал на него своим знакомым и говорил: «Вот этот». Слушавшие генерала покачивали головами.

После полудня на пляже уже все говорили о полене, ударившем в глаз русского. Николай Иванович заметил, что сидевшие на галерее ламы направляют на него бинокли.

– Это ведь на тебя смотрят, – заметила ему жена.

– Да, да… Теперь и я делаюсь знаменитостью… – отвечал Николай Иванович самодовольно и даже покраснел от радости, причем ухарски надвинул набекрень свою серую шляпу.

– Но зачем ты врешь! А вдруг разговор о полене дойдет до принца и он скажет, что это неправда, что синяк твой от того-то и того-то. Наконец, Оглотковы, американец и певец Марковини… Они ведь видели, как ты грохнулся с трапеции.

– Вот разве это-то… Ну, я Оглоткова попрошу, чтобы он не болтал.

А Оглотков был уж тут как тут, в своем белом фланелевом костюме с загнутыми у щиколок брюками. На этот раз вместо шляпы на нем была серая шотландская шапочка с лентами, спускавшимися по затылку. Подойдя к супругам Ивановым, он похвастался:

– Только что сейчас от княгини Боснийской. Представлялся ей. Какая милая женщина! Я в восторге… Она устраивает вместе с маркизой… вот уж забыл фамилию… кажется, Кальвиль… нет, кальвиль – это яблоко такое есть. Ну, да все равно. Она устраивает вместе с этой маркизой благотворительный раут в казино для здешних бедных, и я взял пять билетов по десять франков. Будет и лотерея-аллегри… Советую и вам запастись билетами. Будет все высшее общество, – сказал он Глафире Семеновне и, обратясь к Николаю Ивановичу, проговорил: – А с вами, милейший соотечественник, опять несчастие? Говорят, вас сегодня ударило во время купания поленом в глаз. Покажитесь-ка…

Оглотков взял его за плечи и взглянул ему в лицо. Николай Иванович смутился, не знал, что отвечать, но Оглотков тотчас и вывел его из смущения.

– И все в тот же глаз. В тот же глаз, что и вчера? – продолжал он. – Ведь это удивительно: вчера и сегодня. Прямо можно сказать, что на бедного Макара шишки валятся. Да… Сегодня это полено уже значительно вам увеличило ушиб. Вчера ничего не было заметно. Я говорю про вчерашний ушиб. А уж сегодня большой синяк. Скажите, велико было это полено?

Слыша такие слова, Николай Иванович и не возражал.

– Да, изрядное полено, – отвечал он. – Вершков в десять в длину и толщиной толще, чем в мою руку. Да что я: в руку! Вот два кулака сложить, так такое. Да ведь как ударило-то! Я света не взвидел! И главное, по больному-то месту.

– Я видела это полено. Громадное березовое полено, – прибавила Глафира Семеновна.

– Вы говорите, березовое? – спросил Оглотков. – Странно. Откуда могло здесь взяться березовое полено? Ведь здесь на юге березы нет.

– Право, уж не знаю… но березовое…

– Да ведь здесь Атлантический океан, – поспешил к жене на помощь Николай Иванович. – Разве не может березовое полено с Севера приплыть? Может быть, даже от нас, из Олонецкой губернии. Но я вас хотел попросить, месье Оглотков… – понизил он тон и отвел его в сторону. – Не рассказывайте никому, что я, кроме сегодняшняго, вчера еще подбил себе глаз… Конечно, это и другие видели: американец, певец… Но я и другим скажу.

Оглотков отбежал от Ивановых.

– Каково я выпутался-то? – подмигнул жене Николай Иванович. – Пусть теперь на пляже толкуют о полене. И я буду… как это говорится? Попаду в знаменитости… Да… Буду героем дня. И ты героиня дня, и я герой дня… Ну, пойдем домой завтракать.

– Выпутаться-то ты выпутался, действительно тебе счастье, но что насчет того, что ты будешь таким же героем дня, как и я, – это вы, ах, оставьте! – горло отвечала Глафира Семеновна. – Ты и я!