как она гладит меня по ладони пальчиками. Хмурюсь, потому что все еще не понимаю, что она делает.

– В общем, мы приехали на дачу, родители ее несколько лет пытались продать, а тут нашелся покупатель, и они дом показывали. Егор с ними ходил по комнатам, а я пошла на участок, забралась на крышу сарая и спрыгнула. Было не очень высоко, не подумай, умереть я не пыталась, но очень хотела сломать руку или ногу. Чтобы обо мне тоже заботились.

Открываю рот, но слов не нахожу. В груди неприятно тянет от боли за эту нежную девочку. Маша улыбается, глядя мне в глаза:

– Все кости остались целы, но я упала на какой-то кусок шифера или вроде того, точно не помню. Он раскололся и порезал мне ногу.

Не отводя глаз, Гордеева одной рукой тянет подол платья наверх, оголяя бедра, а другой заставляет мою ладонь коснуться нужного места под ягодицей. Под тонким капроном я чувствую выпуклый шрамик, который пересекает ее ногу.

Срываясь на дрожь, с трудом сглатываю. Смотрю в ее глаза, а словно в бездну падаю. Дышу тяжело.

А потом раздается звонок в дверь, и мы с Машей синхронно дергаемся.

Глава 43

Маша

– Алло? – раздается из динамика телефона, и я всхлипываю, хоть этого и не хотела.

Тараторю:

– Слава богу! Ефим, я у вас дома. Может, это глупо, но я волнуюсь очень сильно!

– Что случилось? – спрашивает резко, прерывая мой бестолковый поток слов.

Трясу головой, прижимая к уху смартфон. Делаю глубокий вдох, выдох, присаживаюсь на пол около постели Гордея и глажу Босса по широкой голове. Пес поднимает на меня взгляд, и это странным образом успокаивает.

Я говорю:

– Мы были вдвоем. А потом пришла эта женщина…Мне Алиса рассказывала, я поняла, что это она. Которую ваш отец… спас.

– Твою мать, – выдыхает Фим.

– Да… Она что-то принесла, плакала, но Гордый не захотел с ней разговаривать. Кажется, он разозлился, пытался попросить ее уйти… Боже, это все неважно! Он сказал, что умоется. И не выходит из ванной уже очень долго. Я с ума сошла, пока тебе дозвонилась! Стучалась к нему, но…

– Маш, – голос парня звучит очень устало, как-то надтреснуто, – не надо. Гордей попросил уйти? Лучше иди домой, просто прикрой за собой дверь, а я скоро приеду.

Моя рука замирает между ушей ротвейлера. Он что, издевается? Молчу, сжимая телефон. Потом произношу внезапно севшим голосом:

– Если думаешь, что я уйду, то ты такой же придурок, как твой брат.

– Я не думаю, что он хотел бы…

Закипаю в секунду. Прикрываю глаза и, оставив собаку в покое, прижимаю пальцы к векам. Говорю в трубку отчетливо:

– А мне насрать, чего вы хотите, а чего нет.

– Маш, у Гордея ОКР, – Ефим тяжело вздыхает, и я слышу, как шуршит одеждой, – если не выходит, значит, не может. Боюсь, от того, что ты это видишь, ему будет только хуже.

– Буду ждать тебя тут, – сообщаю ровно и сбрасываю звонок.

Снова принимаюсь гладить Босса, как будто он игрушка-антистресс. Хочется разрыдаться, но я, конечно, себе не позволяю. Какой в этом смысл? Потом решительно поднимаюсь на ноги и выхожу из комнаты. В коридоре снова застываю. Вдруг Фим прав? Что если я делаю только хуже?

Зажмуриваюсь и вспоминаю Васю. Это ведь почти знакомый мне мелтдаун. Нужно просто знать, как именно коснуться, чтобы он позволил.

Иду к запертой двери ванной комнаты и останавливаюсь около нее. Даже прислушиваться не надо, чтобы распознать тяжелое сорванное дыхание по ту сторону.

Я говорю тихо, но твердо:

– Гордый, я тут. И я никуда не уйду. Просто посижу с тобой, хорошо?

Опускаюсь на пол в узком коридоре и опираюсь спиной о стену напротив. Нервно сцепляю руки в замок, но заставляю голос звучать мягко и ровно:

– Ты говорил, что с тобой нельзя быть наполовину. Вряд ли тогда думал, что это обернется против тебя, но жизнь такая непредсказуемая… Судьба, да?

Наумов молчит, но я слышу, что все так же рвано дышит. Ротвейлер, глухо цокая когтями по линолеуму, появляется из-за угла и снова подходит ко мне. Не спеша ложится и приваливается к моей ноге. Я чешу ему бедро и сообщаю:

– Босс пришел. Я вообще-то его немного боялась, но теперь вижу, что он классный добрый парень. Как ты. Я тебя тоже сначала испугалась.

Делаю паузу в надежде на ответ, но его нет. Зато я слышу, как Гордей садится, опираясь спиной на дверь. Для начала неплохо, а?

– Нужно признать, вы с Ефимом сделали все, чтобы казаться неблагополучными тупыми пошляками. До сих пор не могу поверить, что нахальный мальчик-хулиган оказался таким нежным, заботливым и глубоким. Оценки у меня намного лучше, а мозгов как будто меньше, разве это справедливо?

То ли мне кажется, то ли Гордый по ту сторону тихо фыркает. Ободренная, я продолжаю:

– И вообще-то ты был прав. Может, это глупо, но мне кажется, что я влюбилась сразу. Когда ты на меня посмотрел. Не знаю, сколько секунд мне потребовалось, и что на этот счет сказали бы ученые… Может быть, я сломала бы им всю статистику своей скоростью. С другой стороны, какое нам дело до науки, если мы решили верить в судьбу?

– На хрен судьбу, – раздается едва слышное из ванной.

– Да! – выпаливаю быстро. – Конечно. Она выбирает крайне тупые сценарии. Жестокие. Чудовищные. Но вот я тут, рядом с тобой. Люблю тебя. Как бы я могла любить тебя, если бы не судьба?

– Я больной, Маш.

– Нет. Ты самый лучший, Гордей. Ты мой единственный. Если ты меня оттолкнешь, я убью тебя. Клянусь, – я сжимаю кулаки, и ротвейлер награждает меня неодобрительным взглядом, – ты так получишь!

Слезы жгут глаза, но они ничем мне не помогут. Поднимаю взгляд наверх и часто моргаю. Уходите, уходите, вас тут никто не ждет.

– Я больной… тупой… слабый… и без пяти минут уголовник.

Я подаюсь вперед и с размаха бью кулаком в деревянную дверь.

Говорю угрожающе:

– Не смей так говорить о моем парне.

Замираю, прислушиваясь. Он смеется. Мне не кажется, он правда смеется!

Подползаю ближе и говорю в щель:

– Если ты не расслышал, я тебе в любви призналась.

– Сумасшедшая.

– Рада, что ты заметил, – хмыкаю и, касаясь губами наличника, сообщаю низким голосом, – потому что я пришла сюда с единственной целью, украсть твое нижнее белье.

Наумов снова смеется. Но на этот раз громко. Я слышу, как он касается затылком двери, когда откидывает голову назад. Улыбаюсь. Нужно было лишь