потому что не все расселись по местам, и в красном уголке стоял шум. Наконец директор поднял руку, и люди начали успокаиваться. Пока директор наводил порядок, Яшка принялся с интересом, будто в первый раз, разглядывать Полынникова.

Близкими знакомыми они не были, но при встрече всегда вежливо здоровались. Несколько раз Яшка слышал его неторопливую и обстоятельную речь, когда тот беседовал с кем-то, но подойти и заговорить не решался. В принципе, разговаривать им было не о чем. А может, Яшка подспудно просто опасался за свою комсомольскую репутацию. Сегодня это казалось уже глупостью, но ничего не поделаешь.

На вид кузнецу было лет пятьдесят. Грубоватое крупное лицо с подтёками от синяков, полученных в милиции, и глаза – чёрные, глубоко посаженные. Такие глаза были, наверное, у преследуемых библейских первых христиан или у протопопа Аввакума, хотя Яшка был совсем не уверен, что есть что-то общее между хрестоматийными гонимыми бунтарями-старообрядцами и нынешними баптистами. Узловатые крепкие пальцы сжимали на коленях старенькую кепку. Комбинезон, который кузнец, вероятно, специально не переодел после смены, чист и опрятен, из бокового кармашка выглядывал уголок записной книжки и аккуратно очинeнный толстый карандаш. Вся его внешность выражала сейчас абсолютное спокойствие и невозмутимость, чего не скажешь об окружающих.

Яшка даже поймал себя на мысли, что в чём-то ему завидовал. Конечно, не показному равнодушию и даже не какой-то необычайной готовности нести свой крест на голгофу сегодняшнего «судилища». Чему же? Может быть, спокойствию и уверенности, которых Яшке всегда не доставало…

Наконец на трибуну вскарабкался Ромашкин и первым делом схватил трясущимися руками графин с водой. В зале раздались смешки, но он, не обращая ни на кого внимания, залпом выпил один стакан, потом налил второй. Прозрачные капли стекали по его подбородку, и он смахивал их резким размашистым движением, словно прогонял муху. Смешки в зале стали сильнее.

– Начинай, не тяни резину! – хихикнул кто-то с задних рядов. – А то, ишь… водохлёб!

– Тише вы! – громко зашипела будущая коммунистка Филимонова и даже привстала со своего места. Наверняка она теперь стала святее Папы Римского.

– Товарищи! – срывающимся голосом провозгласил Ромашкин и перед тем, как нырнуть в шпаргалку, попробовал сказать несколько слов от себя. – Мне поручено… Вернее, мы должны… Короче, дело обстоит так… – он сразу смутился и покраснел, но перед ним лежали спасительные листки, в которые он тотчас опустил глаза и уже до самого конца выступления в зал не глядел.

Ничего оригинального в его получасовом монологе, естественно, не было. Суконные бесцветные фразы нанизывались одна на другую довольно гладко, и сразу было ясно, что извлечены они из какой-то атеистической брошюры или «Блокнота агитатора». К составлению речи наверняка приложила руку Галина Павловна, а, может, и райкомовский инструктор. Ромашкинское творчество было сомнительно – не тот он человек, чтобы брать на себя такую ответственность.

– Слушай, – шепнула Яшке Ленка, – он сказал, что религия – опиум для народа, и это слова Карла Маркса…

– Ну и что?

– Я читала, что во времена Маркса опиум не считали злом. Наоборот, его применяли в медицине как обезболивающее. То есть, приносящее облегчение. Может, Маркс вкладывал в эту фразу другой смысл?

Но воззрения Маркса на наркотики, как и прочие цитаты, надёрганные из периодической печати, Яшку мало интересовали. В другое время он непременно съязвил бы что-то по этому поводу, но сейчас было не до того. Бессмертные классики марксизма-ленинизма тем и хороши, что толковать их можно как угодно, в зависимости от ситуации. Как и гороскопы по знакам зодиака…

Тем временем броненосец Ромашкина, видимо, получил пробоину и начал потихоньку тонуть. На некоторых заковыристых фразах он спотыкался, коверкал незнакомые слова, ведь для него, как и для многих присутствующих, были за семью печатями библейские имена и образы, которыми подкрепили свои разоблачительные выводы авторы атеистических первоисточников. Да и откуда Ромашкину знать такие премудрости, если он всю жизнь поклонялся совсем иным богам!

Наконец он худо-бедно добрался до последней страницы и с облегчением выдал заключительную тираду, бичующую религиозный дурман и прочие дедовские пережитки. Одновременно с этим закончилась и вода в графине. Об инциденте со строительством молельного дома он так ничего и не сказал. Видно, в брошюре ничего близкого по теме не отыскалось, а Галина Павловна с инструктором в спешке упустили эту немаловажную деталь.

По задуманному сценарию речь должна была завершиться овацией, символизирующей единодушную поддержку коллективом линии партии, правительства и парткома во главе с ГэПэ, но финал был исполнен настолько вяло и бесцветно, что в зале повисла напряжённая тишина, не прерываемая ни единым звуком. Ромашкин обвёл удивлённым взглядом ряды, покосился на президиум и вдруг, набравшись смелости, на одном дыхании отчаянно выпалил:

– Скажите присутствующим, това… э-э, гражданин Полынников: после всего сказанного признаёте ли вы… свою вину?

Внутри у Яшки словно что-то оборвалось, и сразу начали пылать щёки. Со стыда он готов был провалиться сквозь землю. Ему стало невыносимо стыдно и за сидящих в президиуме, и за заместителя парторга, недоумённо озирающегося по сторонам, словно лично он, Яшка, был причастен к этому невообразимому идиотизму, отвечать за который придётся не только им, но и теперь ему. Ведь он пока один из них, из ромашкиных…

Ленка толкнула его локтем, но он этого даже не почувствовал.

– Господи, о чём он?! – еле слышно бормотала она. – Совсем уже спятил?!

Яшка бросил взгляд на Полынникова, а тот уже медленно поднялся со стула, комкая в руках кепку и оглядываясь по сторонам, словно просеивал присутствующих взглядом сквозь какое-то своё невидимое сито. Его избитое, слегка рябое лицо было мертвенно бледным, но глаза по-прежнему оставались спокойными и ясными.

– Господь рассудит вас, – чётко выговорил он, и голос его словно зазвенел в наступившей тишине, – и простит…

Кузнец неторопливо пробрался к выходу, стараясь ни на кого не смотреть. Стоявшие в проходе расступились, и он прошёл по живому коридору. Как Иисус на Голгофу, вдруг подумалось Яшке.

После его ухода ещё с минуту стояла мёртвая тишина. Взгляды людей снова скрестились на Ромашкине, и от этих взглядов он неожиданно скорчился, словно попал в фокус невыносимо ярких, испепеляющих лучей. На помощь заму пришла Галина Павловна.

– Что же это, товарищи, происходит?! – она выбежала из-за стола президиума и, сжимая кулаки, стала балансировать на краю сцены. – Полынников, понимаешь ли, развернул тут свою религиозную пропаганду, а мы развесили уши и не можем дать ему достойный отпор! Стыдно, товарищи!

Красный уголок тотчас ожил, люди начали взволнованно переговариваться, а старушка-уборщица из заводоуправления неожиданно у всех на глазах перекрестилась. Ромашкина моментально сдуло с трибуны. Теперь он