Аквитании, мог свободно двинуться на любой из городов, которыми овладеть ему надлежало. Он избрал направление к северу и вступил в турские земли, лежащие на левом берегу Луары. По отцовскому ли приказанию, или по собственному своему внушению, он вел войну жестокую, разнося всюду, где ни проходил, убийство и опустошение. Граждане Тура с ужасом увидели со стен своих облака дыма, который, поднимаясь со всех сторон вокруг, возвещал пожары соседних деревень. Хотя они и были связаны с королем Сигебертом священной клятвой, однако, заглушив религиозные опасения, сдались на произвол победителя и умоляли его быть только милосердым[82].

Покорив Пуатье и Тур, нейстрийская армия осадила Лимож, который отворил ей ворота, и из Лиможа пошла на Кагор. В этом долгом шествии путь ее означен был разорением селений, грабежом домов и осквернением святыни. Храмы были опустошены и преданы сожжению, священники умерщвлены, инокини изнасилованы, и монастыри разрушены до основания[83]. При слухе о таком опустошении общий страх распространился по всей Аквитании, от берегов Луары до Пиренеев. Эта обширная и прекрасная земля, куда шестьдесят лет тому назад вступили франки не врагами исконных местных жителей, но противниками готов, первых ее властелинов, поборниками православной веры против еретической силы; эта благородная страна, по которой дважды проносилась брань, не оставив следа за собой, где римские нравы распространялись почти неприкосновенно, и германские государи, властвовавшие за Луарой, были известны только своей ревностью к благочестию, страна эта внезапно была исторгнута из спокойствия, которым наслаждалась около полувека.

Зрелище таких жестокостей и святотатств поражало умы изумлением и скорбью. Войну Теодеберта в Аквитании уподобляли гонению Диоклетиана[84]; с простодушным удивлением сравнивали преступления и разбои Хильпериковых войск с благочестивыми подвигами Хлодвига Великого, соорудившего и украсившего такое множество храмов. Епископы и аквитанские сенаторы, весь патриотизм которых заключался в христианском веровании, то разглашали хулы и проклятия в библейском духе, то рассказывали один другому с улыбкой надежды о чудесах, которые, по общим слухам, совершались в разных местах в наказание за бесчинство варваров[85]. Так называли они франков, но слово это само по себе не заключало в себе никакого оскорбительного смысла: оно служило в Галлии только для обозначения господствующего племени, подобно тому как местное племя называли римлянами.

Золотые пчелы, найденные в погребении Хильдерика

Основанием этих народных рассказов, которым изумленное воображение придавало суеверный оттенок, нередко бывал самый простой случай. В нескольких лье от Тура, на правом берегу Луары, был монастырь, знаменитый мощами святого Мартина; пока франки опустошали правый берег, десятка два из них взяли лодку, с намерением переправиться на другую сторону и разграбить богатую обитель. Не имея для управления лодкой ни багров, ни весел, они употребили на то свои копья, держа их лезвие к верху, а другим концом упираясь в речное дно. Иноки, видя приближение франков, не могли усомниться в их намерениях и вышли к ним навстречу, восклицая: «Берегитесь, варвары! Берегитесь тут приставать: это монастырь Блаженного Мартина»[86]. Но, несмотря на то, франки высадились, перебили иноков, расколотили все монастырское имущество, похитили все, что было там драгоценного, и, увязав, уложили на свое судно[87]. Лодка, дурно управляемая и через меру нагруженная, наткнулась на одну из отмелей, засоряющих русло Луары, и села на мель. От колебания, происшедшего во время этой остановки, многие из тех, которые управляли лодкой, стараясь всеми силами сдвинуть тяжелое судно, оступились и попадали вперед на острие копий, воткнувшихся в их груди; другие, объятые вместе и ужасом и печалью, стали кричать о помощи. Тогда прибежали иноки, с которыми франки обошлись так дурно, и, подъехав на лодке, с удивлением увидели случившееся. Взяв назад, по настоянию своих грабителей, всю добычу, похищенную в монастыре, иноки отплыли к берегу, с пением за упокой тех, которые погибли таким неожиданным образом[88].

Между тем, как это происходило в Аквитании, король Сигеберт собирал все силы своего королевства. Чтоб идти на Теодеберта и принудить Хильперика отозвать его и войти в границы, назначенные ему родственным договором. Он призвал к оружию не только франков с берегов Мааса, Мозеля и Рейна, но и все зарейнские германские племена, признававшие власть или покровительство сыновей Меровея. Таковы были свевы, или швабы, и алеманны – последний остаток двух некогда могущественных союзов; тюринги и баварцы, сохранявшие свою народность под управлением наследственных герцогов; наконец, многие народы Нижней Германии, отделившиеся или по доброй воле, или насильственно, от страшного союза саксов – врагов и соперников франкского владычества[89]. Эти зарейнские народы, как их тогда называли, были совершенные язычники, и если те из них, которые были ближе к галльским пределам, приняли некоторые семена христианства, то странным образом примешивали к ним обряды старой своей религии, принося в жертву животных, а в торжественных случаях – даже людей[90]. К таким свирепым наклонностям присоединялись хищничество и жажда завоеваний, влекшие их на запад и подстрекавшие искать за рекой, подобно франкам, своей доли в добыче и землях Галлии[91].

Франки это знали и с недоверчивостью наблюдали за малейшими движениями своих соплеменников, всегда готовых переселиться по их следам или попытаться покорить их. Для отстранения этой опасности Хлодвиг Великий сразился с швабами и алеманнами в знаменитой битве при Толбиаке. За поражением этого авангарда зарейнских народов последовали другие победы, одержанные преемниками Хлодвига. Теодерик покорил тюрингский народ и многие племена саксов, и сам Сигеберт выказал против последних свою деятельность и мужество. Как король Восточной Франции и страж общей границы, он держал германские народы в страхе и уважении к королевской власти франков; но, вербуя их в свое войско и ведя под своими знаменами в средоточие Галлии, он должен был возбудить в них старинную зависть и страсть к завоеванию и воздвигнуть бурю, страшную вместе и галлам и франкам.

За то, что при известии о таком великом вооружении Австразии, чувство беспокойства распространилось между подданными не только Хильперика, но даже и Гонтрана, который сам разделял их опасения. Несмотря на малую наклонность свою затевать распрю без продолжительных и сильных на то побуждений, Гонтран не поколебался, однако, принять общее восстание зарейнских языческих народов за действие, враждебное всем христианам в Галлии, и на просьбу Хильперика о помощи дал ответ благоприятный: «Оба короля имели свидание, – говорит современный им повествователь, – и заключили союз под взаимной клятвой ни одному из них не попускать своего брата на погибель»[92]. Предвидя, что Сигеберт вознамерился идти на юго-запад и занять какой-либо пункт на дороге между Парижем