чудом он раздобыл тонкий сучковатый обломок доски аршина в полтора длиной и приспособил к нему лоскуток красной материи. В ней недостатка не было – ее отрывали от трехцветных флагов, выставленных у ворот. Скоро толпа с пением «Марсельезы», которую Женя услышал первый раз в жизни, двинулась с пустыря. У Пушкинского дома снова говорились речи.

Возле Жениного училища толпа задержалась. На крыше, над самой вывеской «Майкопское Алексеевское реальное училище», развевался трехцветный флаг. Один реалист-старшеклассник появился возле флага, оторвал от него синюю и белую полосы, и узенький красный флаг забился на ветру. Толпа снова закричала «ура!». Нечаянно или нарочно, возясь с флагом, старшеклассник скинул вывеску с названием училища. Толпа закричала еще громче, еще восторженнее. Реальное училище было названо Алексеевским в честь наследника, и в падении вывески все заподозрили нечто многозначительное, намекающее. Когда толпа уже миновала пустырь против больницы, снова заговорили ораторы. На этот раз Жене удалось пробраться ближе к трибуне. Маленькая, черненькая, миловидная фельдшерица Анна Ильинична Вейсман, прибежавшая прямо из больницы в белом халате, просто и спокойно, как будто ей часто приходилось говорить с толпой, попросила народ, когда он будет решать свою судьбу в Государственной думе, подумать и о правах женщин. Демонстранты пообещали, крича и аплодируя.

В тот день на митинге выступил и Лев Борисович. Женя лишь запомнил, что его папа говорил спокойно, вносил ясность во что-то, предлагал поправки к чему-то. Сын и все остальные хлопали ему и кричали: «Правильно!» На следующий день занятия в реальном училище возобновились, но в воздухе, как перед грозой, носилось беспокойство, для учеников веселое, для учителей тяжелое. Старшеклассники то и дело устраивали сходки в зале. Отменяли занятия. Жизнь в Майкопе становилась всё тревожней.

Итак, царский манифест от 17 октября 1905 года, в котором провозглашались политические права и свободы – свобода совести, слова, собраний и политических партий – вызвал у майкопчан разные чувства. Городские власти решили отметить его благодарственной манифестацией, а демократически настроенные силы постановили манифестацию сорвать, причем к этому привлекли и старшеклассников реального училища.

Вскоре начались аресты. Тех, кого посчитали наиболее активными «демократами», вызвали в канцелярию атамана Майкопского отдела, где им были вручены предписания о высылке за пределы Кубанской области. Такие предписания получили врачи В. Ф. Соловьев и Л. Б. Шварц, учитель К. К. Шапошников, готовивший Женю в реальное училище, и другие. Место высылки не оговаривалось, поэтому у «демократов» был выбор. Василий Федорович решил ехать в Баку, где работал его соученик по университету, и Лев Борисович через некоторое время отправился туда же. После долгих поисков работы, в апреле 1908 года он устроился в амбулаторию для рабочих механического завода. «Он теперь бодрый, довольный. Он, во всяком случае, обеспечен на год», – писал Соловьев о Шварце в Майкоп. Лишь в 1909 году с Майкопского отдела Кубанского казачьего войска было снято «военное положение» и Льву Борисовичу разрешили вернуться к семье.

А в майкопском реальном училище жизнь шла своим чередом. С конца августа 1906 года учителем немецкого языка и классным наставником Жениного класса стал Бернгард Иванович Клемпнер, который вел этот класс все годы до окончания Женей училища. По воспоминаниям Евгения Львовича, это был блестяще остроумный, глубоко образованный, необыкновенный, своеобразный человек. «Мало кто влиял на меня так сильно, как Бернгард Иванович, – писал Шварц. – Мало кого я так искренне любил. На это он отвечал мне самой искренней неприязнью. Он, человек справедливый и никак не придирчивый, со мною бывал – правда, очень редко – и несправедливым, и придирчивым». Впрочем, началось это позже. Вскоре выяснилось, что Бернгард Иванович – состоятельный человек, московский адвокат, бросивший по каким-то загадочным причинам Москву и приехавший учителем немецкого языка в глухой северокавказский городишко. Таинственность появления Клемпнера только увеличивала привязанность к нему Жениного класса. Всегда в форме, чуть пахнущий духами, он весело и повелительно входил в класс и вел уроки так, что детям казалось, будто они читают интереснейшую книжку. «У него была та редкая, заражающая, почти безумная веселость, которая помогла мне впоследствии понять иронические, алогические прыжки фантазии лучших из романтиков», – вспоминал Евгений Львович.

Бернгард Иванович при всей своей веселости не терял властности, которая была не менее заметна во всем его существе, чем его веселость. Он всем своим существом показывал, что настолько силен, что может позволить себе в классе любую вольность, ничего не теряя в уважении своих учеников. Однажды Женя услышал, как Клемпнер давал урок истории семиклассникам, рассказывая о Смутном времени. Кончив урок, он заметил Женю и спросил: «Какие новости?» Женя признался, что слушал его и понял, что Смутное время – та же революция. Бернгард Иванович расхохотался и потрепал его по голове. С этого началась их непродолжительная дружба.

Однажды Женя и один из его одноклассников забыли дневники в день, когда положено было сдавать их учителю для проставления отметок за неделю. Бернгард Иванович велел им принести дневники ему домой в воскресенье утром. У них завязался интереснейший разговор обо всем: о школе, о Москве, о книжках и даже об эсерах и эсдеках. Учитель спросил у Жени, какая между ними разница, и остался доволен, когда он в общем верно определил ее. И в заключение произошло чудо: Клемпнер сыграл на стоявшем у него клавире и спел им целую оперу. Дети, замерев, стояли один по правую, другой по левую сторону пианиста, а он играл, пел и рассказывал содержание оперы так же горячо, как вел уроки в классе. Очарованные, вернулись дети домой. Увидев, с какой жадностью Женя слушает музыку, Бернгард Иванович предложил давать ему уроки игры на рояле. Для начала он показал, как расположены ноты в басовом и скрипичном ключе, и объяснил то, чего Женя не заметил, глядя на его маленькие, энергичные руки, бегающие по клавишам. Женя был уверен, что правая и левая играют одно и то же, и очень удивился, узнав, что каждая рука играет свое. Когда он прибежал домой и рассказал за обедом, что будет учиться у Бернгарда Ивановича музыке, Лев Борисович пренебрежительно усмехнулся – он знал об отсутствии у сына музыкального слуха.

Бернгард Иванович познакомился со всей интеллигенцией города, но ни с кем не сошелся близко, ни у кого не бывал. Он держал в отношениях с майкопцами строгую дистанцию, а на лето уезжал за границу. Клемпнер окончил юридический факультет и Московскую консерваторию у Гольденвейзера. Он знал наизусть множество стихов Гёте и Гейне и читал их в классе, когда был доволен поведением детей. Таким образом, он был первым европейски образованным человеком, которого Женя увидел в своей жизни.

Глава седьмая

Переходный возраст

А в городе и