Как вспоминает Наталья Григорьева, Женя «был на редкость общителен с самого детства. Он вел рассеянный образ жизни, т. к. всюду был желанным гостем. Помимо семьи Соловьевых, он бывал еще в шести семьях. Немедленно одним своим появлением вносил он оживление своим остроумием, шутками, был большим затейником; моментально улавливал начинающиеся отношения между мальчиками и девочками нашего “сообщества”. Однако был чрезвычайно деликатен и не позволял бестактных подтруниваний; быстро умел находить общий язык с людьми всех возрастов, например, с моим отцом, Вас. Фед. Соловьевым, с матерью Юры Соколова[15] – Надеждой Александровной Соколовой, с членами семьи Зайченко[16] – младшими, и со всеми был естественен, отличало его от многих “весельчаков” отсутствие какой бы то ни было навязчивости. На некоторых его сверстников он производил иногда впечатление вертопраха, поверхностного забавника, в сущности ничем глубоко не интересующегося, среднего ученика. Один из наших общих знакомых писал мне: “Если бы с 1915 г. я потерял бы всякую связь с Женей и не знал бы, что из него получилось, я не подумал бы, что из него получится писатель, совершенно оригинальный, никого не повторяющий, никому не подражающий, много сохранивший из своего детства”»[17].

Среди шести семей, о которых упоминает Наталья Григорьева, особо привлекательным для Жени был дом агронома и путешественника Христофора Шапошникова. «Нас, сверстников Е. Л. Шварца, охотно принимали в их большом одноэтажном доме, полном всяких редкостей, – вспоминает Наталия Васильевна, – в большом зале в кадках размещались пальмы, фикусы, рододендроны, редчайшие цветущие розы. Во дворе нам показывали привезенных из лесов заповедника диких животных и птиц, медвежат, лисиц, горных козлов, баранов, барсучат, оленей и т. д. В саду в оранжерее выращивались редкие растения. Но самое удивительное и притягательное для нас составляли коллекции бабочек, насекомых, птиц, собранные X. Г. Шапошниковым (1872–1943) в различных странах, в том числе и в Африке. Даже таких малосведущих и ветреных посетителей, какими мы в ту пору были, эти коллекции поражали своей красотой. <…> Вот уже 60 с лишним лет прошло, как я видела эту коллекцию, но всегда при воспоминаниях о ней вспыхивает чувство радости и удивления».

А вот как рассказывает о Шапошникове Евгений Львович: «Маленький, черный, устрашающе живой, – он показывал нам бабочек, рассказывал о том, где их собирал. Не уверен, что понял его правильно, но с той встречи на всю жизнь я сохранил уверенность, что Христофор объехал весь мир. Показав чудеса, хранившиеся в комнате, хозяин повел нас во двор, где я увидел сидящего на цепи живого взрослого медведя, очень добродушного на вид. Христофор поборолся с медведем, но немного. Зверь стал рычать, и Христофор, показав нам забинтованный палец, который он порезал утром, сообщил, что медведь учуял кровь. Я был поражен и потрясен. Потом мы увидели редкой красоты пойнтеров. И, кажется, оленя. Не помню точно. Знаю только, что шел я домой словно околдованный. <…> Старшие признавали, что Христофор молодец, страстный, знающий свое дело натуралист, что его именем назван новый вид зверька, найденный им в горах недалеко от Майкопа, что горцы, адыгейцы, необыкновенно уважают его…»

Начиная, примерно, с 1908 года между девочками семьи Соловьевых и Женей Шварцем, Юрой Соколовым и Сережей Соколовым начали складываться совершенно особые отношения, которые сохранились на всю жизнь. Это была смесь какой-то сдержанной нежности, уважения и доверия. Каждый был нужен друг другу, каждому нужны были все вместе, и всем нужен был каждый из этой маленькой компании. Юра Соколов, прекрасный рисовальщик, впоследствии первым оценил литературную одаренность Жени, и даже читал друзьям фрагменты из его поэм.

«В этой нашей, пока еще очень счастливой и веселой группе нас всех объединяло пока еще не осознанное по-настоящему понимание истинной человеческой сущности Женьки, – пишет Наталья Григорьева. – Это был удивительно веселый, общительный, проказливый мальчик, выдумщик на всякие интересные дела, великий имитатор любого голоса, особенно собак, потешавший нас до слез. Но вместе с тем мы видели в нем большого несмышленыша в быту, и как-то все вместе, не сговариваясь, взяли на себя охранительные функции».

Постепенно развивались отношения Жени с Милочкой Крачковской. Строгая, неразговорчивая, загадочная Милочка держалась с Женей просто и дружелюбно, и тем не менее он боялся ее, точнее – благоговел перед ней. Он долго не осмеливался называть ее Милочкой – так устрашающе ласково звучало это имя. На вечерах Женя подходил к ней не сразу, но потом уже не отходил, пока не раздавались звуки последнего марша. Женя научился так рассчитывать время, чтобы встречать Милочку, когда она шла в гимназию. Она была хорошей ученицей, первой в классе, никогда не опаздывала, в результате чего перестал опаздывать и Женя. Иногда Милочка здоровалась с ним приветливо, иной раз невнимательно, как бы думая о другом, то дружески, а вдруг – как с малознакомым. Радость от Милочкиной приветливости легко омрачалась – то Жене казалось, что ему только почудилась ласка в ее взгляде, то в улыбке ее чудилась насмешка. Что-то новое властно вошло в его жизнь. Все Женины прежние влюбленности рядом с этой казались ничтожными. Он догадался, что, в сущности, любил Милочку всегда, начиная с первой встречи, когда они собирали цветы за городским садом, – вот почему и произошло чудо, когда он встретился с ней глазами.

К величайшему удивлению Жени, в первой четверти он получил четверку за поведение. Ему казалось, что он ведет себя так же, как другие, но Бернгард Иванович сообщил ему, делая выговор за такую отметку, что на него жалуются все учителя. А Женя не шалил, а просто веселился. Сочиняя печальные стихи и часто предаваясь печали, он тем не менее стал веселее, чем был, и в классе его стали любить.

1909/10 год был четвертым годом учебы Жени в реальном училище. К тому времени у него появились новые чувства: чувство моря, чувство гор, чувство лесных пространств, чувство дальней дороги. И чувства эти, овладевая им, переделывали на время своего владычества и Женю. Умение меняться, входить полностью в новые впечатления или положения было началом настоящей работы. Чувство материала у него проявилось раньше чувства формы, раньше, чем он догадался, что это материал. Но он понимал смутно и туманно, что это небудничное состояние имеет какое-то отношение к его литературным мечтаниям.

К этому времени относится увлечение Жени Гербертом Уэллсом. В романе «Война миров» его поразили космические впечатления и ощущение, похожее на предчувствие, которое возникало, когда в мирную и тихую жизнь вдруг врывались марсиане. Жене казалось одно время, что Уэллс, вероятно, последний пророк. Бог послал его на землю в виде английского мещанина, сына горничной, самоучки. Но в своего бога, в прогресс, машину, точные науки, он верил именно так, как