Сенека (О милосердии 1.1.1). Более того, по мнению гуманистов, особенно Патрици и Понтано, справедливость этих слов неоспорима, если речь идет о правителях, ведь за каждым их шагом постоянно следят, и, будучи людьми публичными, они не могут долго скрывать свой истинный характер. Макиавелли утверждает обратное, заявляя, что обман, осуждаемый древними как безнравственный и малополезный, не менее важен, чем сила («тот, кто всегда подобен льву, может не заметить капкана»), поскольку в конце концов подавляющее большинство людей готово и даже хочет быть обманутым. В сущности, «люди большей частью судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками – немногим; каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле». Обман и предательство могут иметь дурную славу, но очень хорошо работают в нашем подлунном мире.

Ни в одном другом отрывке возмутительный прагматизм «Государя» не проявляется так явно, как в начале пятнадцатой главы, где Макиавелли говорит о возможности порвать с морализаторской традицией «зерцал»:

«Но, имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной – в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо».

В латинских сочинениях гуманистов термин virtus обозначал и ряд добродетелей, подобающих христианину, и, в соответствии с обычаями древних, силу и решительность, необходимые политикам для того, чтобы противостоять ударам судьбы и навязать другим свою волю. Но в пятнадцатой главе «Государя» мы ясно видим, что итальянское слово virtù у Макиавелли утрачивает любой религиозный смысл, и даже традиционные достоинства добродетельного правителя ставятся на службу новой, абсолютно утилитарной концепции совершенного властелина. По мере прочтения пятнадцатой главы перед нами предстает прекрасная иллюстрация этой перемены. Прежде чем высказать сомнения в правильности таких нравственных качеств, как щедрость и милосердие по отношению к подданным, а также верность слову в международных делах, Макиавелли рассматривает все те добродетели, которые издавна приписывались достойному государю. Поначалу он вроде бы подтверждает традиционную картину: щедрость, смелость, сострадательность, степенность, прямодушие, набожность остаются для него желательными в любом правителе. Но в тот самый момент, когда «Государь», казалось бы, встает на сторону гуманистов, цепочка рассуждений принимает совершенно новый оборот. Вслед за Аристотелем авторы XV века учили, что добродетели поддерживают друг друга и что обладание одними помогает в достижении других: тот, кто превозмогает похоть, лучше противостоит обжорству, а тот, кто питает большие амбиции, вряд ли поддастся мелким порокам. У Макиавелли же, напротив, каждая из добродетелей совершенно независима и действует сама по себе – и они, выбираемые à la carte, уже не действуют в системе.

Однако подобная «атомизация» добродетелей – лишь преамбула к более глобальному переосмыслению. Если у древнегреческих и римских авторов и их преемников обладание добродетелью означает постоянную предрасположенность души (устойчивый «габитус», как говорили философы эпохи Возрождения), то в «Государе» добродетели – это полезные орудия, которыми можно пользоваться в зависимости от того, что требует момент. По словам Макиавелли, всегда обеспокоенного тем, чтобы непредсказуемый ход событий не застиг его неподготовленным, властелин «должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности». Но это означает, что существует только один значимый критерий оценки – эффективность. Таким образом, добродетели, мешающие правителю вести борьбу, необходимо отбросить, когда того потребует ситуация, или имитировать, если без этого не обойтись, – однако добродетели, полезные в борьбе с врагами, необходимо развивать с величайшей прилежностью. Что же касается пороков, малозначительных с политической точки зрения, то в случае, если искоренить их слишком трудно, их следует по мере возможности избегать, не придавая им излишней важности. И ничего другого. Поэтому неудивительно, что некоторые читатели задавались вопросом, сохраняют ли макиавеллиевские добродетели, «модернизированные» во имя достижения целей, свое прежнее имя – или заслуживают какого-то другого, менее достойного названия.

Искусство связей

В «Государе» много говорится о важности добродетели, понимаемой прежде всего как воинская доблесть, сила воли и решимость в извечной борьбе с капризами фортуны. Вот что пишет Макиавелли, изображая необычайную жестокость, в двадцать пятой главе: «И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают». Позднее он вновь затронет эту тему в «Рассуждениях» (3.44).

Политика требует особой силы характера, которой реально обладают лишь немногие предводители. Однако из всех уроков, которые «Государь» преподает политикам минувших и грядущих лет, важнее всего тот, который говорит о ценности самостоятельных решений. В этой связи необходимо уточнить, что даже предложение искать поддержку у народа не предполагает, что правитель должен принимать решения вместе с подданными – напротив, он должен строить с ними устойчивый союз, основанный на взаимном доверии и выгоде. Для Макиавелли стадия зарождения любого режима требует полной свободы действий – как и в моменты кризиса, когда правитель оказывается под ударом и не может доверить другим власть, от которой зависит его выживание. И в самом деле, крах «гражданского единовластия» Медичи, которых в 1494 году покинули сторонники, дает Макиавелли четкий сигнал: тот, кто не возьмет на себя полный, упреждающий контроль, поплатится за ошибку, когда ему бросят вызов. Эта тема особенно подробно раскрыта в девятой главе.

В «Государе» независимый правитель – это тот, кто заложил хороший «фундамент» и имеет «собственное войско». Трактат постоянно возвращается к этому вопросу. Однако Макиавелли не ограничивается тем, что учит Лоренцо отличать армии, которыми он повелевает на самом деле, от тех, которые зависят от других людей и не принадлежат ему. Более того, из строк трактата адресат посвящения узнает о том пути, по которому придется пройти, чтобы освободиться от опеки благодетелей – не только флорентийских аристократов и испанцев, но и Льва X, в предвидении того дня, когда дяди-понтифика не станет. Ролевой моделью для Лоренцо становится Чезаре Борджиа, который сразу же понял, что ему прежде всего необходимо опираться на собственные силы, после чего быстро перестроил отношения с Францией, поддержавшей его первые шаги, и стал незаменимым для Людовика XII, в то время как помощь французского короля не играла для Чезаре столь же важной роли. Каким-то образом молодому Борджиа удалось, если можно так выразиться, произвести инверсию магнитных