«Здесь у нас,– сказали мне,– первозданный огонь, одушевлявший первые существа…» (Nerval G. de. Ed. José Corti, p. 44–45). Чтобы показать своему читателю эту сцену лепки, Жерар де Нерваль привел его в недра Земли, где формируются живые существа.

Мы охотно приводим этот текст Жерара де Нерваля в качестве примера лепки в литературе, помещая его в музей литературных статуй. Благодаря выговоренной лепке глаголы, относящиеся к подвергаемой ей материи, ставятся в активный залог. Чудовище извивается, движимое внутренней силой. Если мы вглядимся в этот образ, если мы будем пассивно воспринимать его – со всеми волокнистыми отростками и пучками шерсти, – то монстр окажется всего-навсего карикатурой. Но говорящее воображение, воображение изъясняющее и литературное помогает нам пережить глубинное стремление к форме, как если бы мы обладали способностью познать секреты создания живых существ.

Действительно, материальное воображение, так сказать, всегда находится за работой. Оно не может удовлетвориться уже созданными произведениями. А вот воображение форм, достигнув цели, отдыхает. Будучи реализованной, форма насыщается настолько объективными и настолько способными к социальному обмену смыслами, что драма осмысления утрачивает напряженность. И наоборот, греза о лепке всегда сохраняет собственные потенции. Эта греза поддерживает напряжение в труде скульптора. Послушайте, как поэт говорит нам об этой пытке возможностями:

О jeu léger de cette masse lourde

Et de deux mains qui la vont travaillant!

………………………………………

D’un flot sans fin d’images périssables

Va torturer mes doigts gourds, mes yeux las

…………………………………………

Je sentirai se changer en eaux vives

Les durs reliefs de mon plus cher tourment!

– Ah! s’arrêter! Ah! trouver le solide,

Le front fermé sous les cheveux du vent!

(Tardieux J. Pygmalion au travail. Accents, p. 36)

О легкая игра этой тяжелой массы

И двух ладоней, собирающихся ее обрабатывать!

………………………………………

Бесконечным потоком вылепливаемых образов

Она мучит мои затекшие пальцы, мои усталые глаза.

………………………………………

Я почувствую, как преобразятся в живых водах

Жесткие следы моей сладчайшей муки!

Ах! Остановиться! Ах! Обрести твердость,

Лоб, закрытый волосами ветра!

Когда я читаю подобные стихи, у меня возникает впечатление, будто они действуют на меня подобно условным рефлексам. Они динамизируют глубинные области психики и разнообразные мускулы. Мне кажется, что все воспоминания моих рук вновь становятся действенными в моих ладонях, как только я читаю вот эти две строки из Жана Тардье:

Les doigts doublés d’un souvenir d’argile

En mouvement sous le désir des mains.

Пальцы вместе с воспоминанием о глине

Движутся благодаря желанию рук.

IX

Как мы говорили выше, чтобы создать подлинную психологию теста, необходимо расспросить художников лепки. Следует обратиться к признаниям скульпторов. Но скульпторы пишут так мало… Страницы Родена столь бедны! Между тем, чтобы пролить хотя бы немного света на грезы, касающиеся только рук, на наш взгляд, было бы интересно продолжить превосходные исследования, предпринятые Виктором Лёвенфельдом о скульптурных и лепных работах, произведенных слепыми. Как бы там ни было, субъекты, чья визуальная точка зрения попросту очень слаба,– независимо от того, является ли этот недостаток органическим или психическим,– поступают так же, как и слепорожденные: и те и другие лепят как бы изнутри. К примеру, они лепят глаза, а впоследствии над ними располагают веки; они лепят рот, затем помещают в нем зубы и, наконец, добавляют губы. Иногда зубы изготовляются даже при сомкнутых губах (см. Löwenfeld V. The Nature of Creative Activity. London, 1939, p. 116). Тем самым обработка тестообразных веществ при отсутствии глазного контроля происходит как в жизни – изнутри. Когда мы наблюдаем за лепщиком в самих его грезах, нам кажется, будто он преодолел сферу знаков ради того, чтобы задействовать новую волю к смыслу. Он не воспроизводит в подражательном смысле термина, а производит. Он проявляет творческую силу.

В лепке, затрагивающей столь глубинные основы личности, присутствуют поразительно динамические черты, в чем можно убедиться, просто взглянув на одну из репродукций к книге Лёвенфельда (р. 232). Работа выполнена слепорожденным. Она называется «Молящийся молодой человек» и изображает молодого человека с нагим телом, распрямленным на согнутых ногах; в молитвенной позе он вздымает к небу ладони. Ладони больше предплечий, а предплечья больше плеч. «Мы ощущаем, – пишет Лёвенфельд, – мощь стихийных сил, воплощенных в этой форме, когда следим взглядом за постепенным ростом пропорций ее частей. Форма движется от хрупкого основания тонких ног и вздымается ввысь подобно гимну небу, гимну, находящему мощный отзвук в больших ладонях. Благодаря этому основание кажется дематериализованным: человек не привязан к земле, и мы видим лишь ощущение: „Я молю!“»

Отмечая эти нарушения масштаба, которые были бы недопустимы при «контроле» со стороны глаз, мы получаем впечатление, что лепящий грезовидец лучше соблюдает интересы сокровенных грез, нежели грезовидец созерцающий. Здесь умоляет поистине ладонь, и увеличена она именно потому, что вытягивается. При этом надо подчеркнуть, что у нас сразу же возникает ощущение, что здесь и в помине нет метода, рефлексии над идеями. Тут воистину форма, пережитая слепым,– переживаемая изнутри, она живет, реально одушевляя мускулы мольбы. И пример, на который мы ссылаемся, иллюстрирует некое общее правило лепки для слепорожденных. В книге Мюнца и Лёвенфельда Plastische Arbeiten Blinder мы найдем много других примеров, когда эмоции как бы струятся из тестообразной массы для лепки, в результате чего получаются несоразмерности, каковые исправил бы контроль форм со стороны зрения. Формальное уродство может содержать великую динамическую истину. Если сон рождает чудовищ, то это оттого, что он переводит язык сил на собственный язык.

Глава 5

Мягкая материя

Осмысление грязи

Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти[106].

Василий Розанов, «Уединенное»

…Грязь – не подушка.

Раймон Кено[107]

I

Теперь, после того как мы представили грезы о твердости и тесте в их оптимальных осмыслениях, нам необходимо рассмотреть более тяжеловесные или «грубые» образы, утрачивающие ощущение блаженства и сноровки. Некоторые типы «отягощенной» психики выражают свои горести в самом стиле собственных образов. Психоанализ, разумеется, сталкивался с такими пороками образных систем, например, с регрессией по направлению к непристойно грязной материи. Обильные свидетельства по этой теме мы обнаружим, в частности, в книге Карла Абрахама[108], тщательно изучавшего анальную фиксацию. Мы же хотим ограничиться анализом проблемы в