ее связях со значительно более «развитым» воображением и постараемся показать, что позитивное воображение сопряжено с такой эволюцией образов, которая достигает триумфа над всякой фиксацией.

К тому же если бы мы могли систематизировать психоанализ в его усилиях по созданию нормативной психологии, он бы предстал перед нами уже не как незамысловатое исследование по регрессии инстинктов. Многие начисто забывают, что он представляет собой метод исцеления, выпрямления психики и переворачивания интересов. В весьма узкой теме настоящей главы психоанализ предлагает нам настоящую материальную сублимацию, последовательное затвердение материи, с которой имеет дело человеческое воображение.

Действительно, при рассмотрении некоторых неврозов психоанализ сталкивался с изнанкой этой материальной сублимации,– алхимик сказал бы, что клинические случаи представляют собой опускание материальных образов. Если же теперь мы уделим внимание нормализации образов наряду с аномальными фиксациями, мы придем к различению катапсихоанализа и анапсихоанализа, причем первый будет означать разнообразные наблюдения, важные для выявления всяких анальных фиксаций, а второй должен будет изучать объективные взгляды и направлять интересы в сторону материи внешнего мира.

Но, – как бы там ни было, – психологам следует весьма внимательно изучать примитивные основы пластического инстинкта. Например, было бы интересно продозировать бессознательные элементы такой теории, как гегелевская. Гегель изучает пластический инстинкт по аналогии с пищеварительным процессом и пишет:

Пластический инстинкт, подобно испражнению, представляет собой действие, в котором животное становится как бы внешним по отношению к самому себе.

(Philosophie de la Nature, Trad. Véra. T. III, p. 388)

Животное выделяет материю с целью произвести формации из собственной субстанции. И так испражняться побуждает его не отвращение, ибо выделения, исходящие из животного, «изготовляются» им самим ради удовлетворения его потребностей[109].

(Philosophie de la Nature. T. III, p. 389)

Малая толика метафизики отдаляет нас от природы, слишком много метафизики нас с природой сближает[110].

II

Впрочем, рассмотрим чуть пристальнее естественный анапсихоанализ, отделяющий человеческое существо от инфантильных фиксаций. И тогда мы увидим, как исходя из неоспоримого интереса ребенка к собственным фекалиям с потрясающими непреложностью и регулярностью складывается его интерес к песочным куличикам. Нормальный ребенок постепенно обретает чистоплотность. Он становится чистоплотным благодаря не только воспитательному воздействию социальной среды, но и своего рода физической регуляции. Эту эволюцию весьма отчетливо описала Жюльетта Бутонье в своей диссертации «Страх» (Angoisse) (ch. VIII): «Безоговорочно признавая тот факт, что ребенок не проявляет спонтанного отвращения к продуктам дефекации… мы не можем утверждать, что если бы его предоставили самому себе, он долго копался бы в аналогичных объектах в поисках удовлетворения чаяний собственной природы. Однако справедливо, что младенец любит возиться в грязи и пачкаться именно до того возраста, когда у него начинается процесс отказа от свободной активности его сфинктеров и от интереса, каковой они у него вызывают. Между тем сколь бы зачаточной пока ни была его деятельность, мы видим, как в ней уже складывается иная потребность, нежели манипулирование грязными и мягкими предметами, ибо ребенок – сколь бы неловко это ни выглядело – пытается придать форму этой материи. Он познает успех в изготовлении куличиков, впрочем, приходящий на смену периоду манипуляций, которые пока тяготеют к более грубой трансформации предметов…» И автор ссылается на «приятное» воспитание, «более озабоченное преодолением, нежели вытеснением той или иной склонности». Здесь преодоление означает именно обработку пластичного материала. Воспитание должно вовремя предоставлять ребенку материалы с определенной пластичностью, более всего подходящие для самой ранней обработки материи. Тем самым материя сублимируется материей. К сожалению, наше образование – и даже наиболее новаторское – застряло среди понятий: в нашей начальной школе для лепки предлагается лишь один тип глины. Пластичности материального образа требуется большее разнообразие мягкости. Если бы мы проводили больше исследований материального воображения, можно было бы получить более тонкие определения материальных возрастов человека.

Впоследствии материальному воображению предстоит затвердеть; если оно пожелает достигнуть максимальной мужественности, ему придется познакомиться с древесиной, камнем и, наконец, с железом[111]. Но воображение лучше развивается после того, как переживает достаточно длительный период пластической обработки. Тот, кто рано начинает обрабатывать тестообразные вещества, получает шансы надолго сохранить добрую душу[112]. Переходу от мягкого к твердому присущи свои тонкости. Деструктивные тенденции проявляются преимущественно как вызовы, бросаемые твердым предметам. У теста же врагов нет.

Заметим между тем, что печальный садизм, садизм грязи можно охарактеризовать через регрессию к стадии раннего детства, к анальной фиксации. У некоторых невротиков мы без труда обнаружим агрессию с использованием нечистот[113], которая напоминает некоторые типы поведения животных. Бюффон приводит многочисленные примеры животных, которые, обращаясь в бегство, выделяют тошнотворную мочу и даже экскременты, чье зловоние, как он утверждает, служит им средством защиты от врагов.

Бюффон упоминает некоего зверя, «единственным средством защиты которому служит зад, каковой оно первым делом обращает к тому, кто к нему приближается, а затем он выделяет экскременты с наиболее отвратительным запахом из всех существующих». Бюффон описывает зверя под названием coase, который душит домашнюю птицу и пожирает у нее только мозг: когда он раздражен или испуган, он распространяет отвратительный запах; это верное средство защиты, и ни люди, ни собаки не дерзают к нему подходить; его моча, очевидно, смешивается с этими стойкими зловонными испарениями, пятная и заражая землю.

Он цитирует одного путешественника, утверждающего, будто это животное несет мочу «на хвосте, каковым оно пользуется как кропилом, распространяя ее и обращая в бегство своих врагов этим отвратительным запахом»[114].

Чтобы обнаружить чуть более яркие тексты, следует вернуться на столетие назад. Так, Дункан пишет: «Говорят, будто дикий бык породы, называемой Bonasus, мечет в догоняющего его охотника экскременты, жгучие, словно пламя, а цапля в преследующего ее ястреба – помет, обжигающий его и портящий ему перья»[115]. Этот вид нападения в конечном счете не слишком отличается от того, что использует созданная воображением Флобера злая Мартихорас[116]: «Мартихорас мечет шипы своего хвоста, превращающиеся в снаряды» (Tentation de saint Antoine. Première version, p. 158). Все эти разновидности анальной и хвостовой агрессии обнаруживают силу и центр всё в той же зоне бессознательного.

Здесь не место обсуждать финализм экскрементов, частный случай финализма страха. Однако с точки зрения воображения уже интересно, что относительно этого финализма экскрементов у Бюффона никаких сомнений не возникает. В книге Гудзона[117] мы обнаружим то же наблюдение, отличающееся аналогичной простотой[118]. Подробнее изучая эту низшую зону психологии, психолог сможет лучше понять некоторые скатологические аспекты человеческих ругательств. Но психология оскорбления, этимология непристойностей, литература, пользующаяся грубыми словами, потребовали бы