его кабинет разбивал впечатление вдребезги.

По малахитовым стенам от пола струился янтарь: то расплетался на ветви деревьев, то соединялся в реки, рвущиеся ввысь. Завороженные этим чародейским током, гости не сразу могли поднять глаза на небесную голубизну потолка и огромные окна во дворцовый сад, где теперь созревали яблоки. Темные столы и стулья с резными ножками тут и там размещались по кабинету, но были пусты — если не считать большую карту на одном из них. Помещение будто назначалось для задумчивых прогулок вдоль и поперек, а не работы с бумагами.

Янтарная магия ошеломляла Флавия каждый раз, и даже Селим, бывший здесь не впервые, выказывал покой не без усилий.

Секретарь закрыл двери снаружи: троим предстоял разговор без свидетелей.

Максимилиан поставил камень на ближний стол, не садясь, и тем не давая права садиться принцам. Хотя эпизод и обещал неприятный перелом, затягивать его охоты не было.

Легким касанием чар он выпустил звук из магической клетки. Несколько секунд артефакт набирал заряд, и по янтарному кабинету рассыпался бисер тассирских слов.

— Это речи владыки Тассира, — ответил Селим на молчаливый взгляд его величества.

Другой голос, чуть менее быстрый, узнавался без колебаний — владыке отвечал плененный царевич.

Император дослушал короткий слепок беседы, еще не поняв ни слова, но Флавий несколько побледнел. Отметив эту деталь, государь не попросил его о переводе, но обернулся к дипломату.

— Вас не затруднить передать суть разговора, господин посол?

— Полагаю, это последняя встреча владыки с нашим гостем, — с готовностью пояснил тассирец. — Хотя я сам не наслаждался ею.

Тронув камень своими чарами, он пустил беседу по новому кругу, но теперь живо проговаривал на ладийском звучащие реплики.

Беседа начиналась вопросом султана.

«Разве ты не нашел отрады своим глазам в благословенном краю?»

(собеседник слегка задержал ответ)

«Не солгу вам, если скажу, что такая отрада есть. Никто не заменит мне прекраснейшую из жен юга, хотя мне пришлось укрывать ее даже от владыки.»

(Султан тоже не торопился, звякнула чашка о блюдце)

«Так для чего ты покидаешь нас? Назови имя этой серны — и веди ее в твой новый дом.»

(Пленник заговорил раздельно и осторожно)

«Истинно, сердце достойного мужа зовет к благонравной жене, но долг призывает его еще громче. Стыд ему, если отринет возможность послужить интересам ее земли.»

(Снова пауза — султан был вкрадчив, но тверд)

«Интересам ее земли? Ты клянешься не идти против нее ни делом, ни словом?»

(На сей раз Флавий не запнулся)

«Клянусь, что не допущу и помысла против родины этой жены.»

Камень истощил слова и замолчал, безмолвны стали и трое в кабинете.

Тассир, наконец-то, нанес удар.

Эту свою речь царевич едва помнил — голову тогда еще туманила весть о свободе — но как же, оказалось, был хорош! Без единого лживого слова, на чужом языке — внушил султану, что отбывает преданным рабом! Кто знает, что бы тот предпринял, не будь уверенным в лояльности бывшего заложника?

Однако, ловушку ему все равно сберегли.

На деле он ничем не услужил Тассиру — здесь его ловить бесплодно — но отцу предъявили саму игру. Речь пленника звучала так, что петь он мог о верности любой тассирке, подцепленной в чертогах дворца или даже на пестром базаре. Флавий едва не кусал губу — как убедить, что говорил о Леоноре и Ладии?

Селиму тоже пришлось теперь непросто — сколько всего нужно показать в лице!

Они в союзе — поэтому слепок беседы как будто ничем не задевает интересы Ладии и позволяет послу носить улыбку. Следует добавить некоторое участие — на деле императору только что подали весть о предательстве сына. Изнутри же рвется лавина восторга разыгранной партии — этот третий вулкан удержать тяжелее всего!

Дипломат отрабатывал образ в молчании, собрав пальцы в замок перед грудью — южный этикет куда менее скуп на жесты.

Император был непроницаем. Одна его ладонь осталась лежать на столе, вторая неторопливо ушла за спину.

— Вам есть что возразить по части перевода? — спросил он сына с мраморным спокойствием.

Флавий всего лишь чаще дышал, но в этом кругу казался вовсе потерявшим обладание собой.

— У меня нет нареканий к принцу, — сказал он.

— Голос потребуется заверять магически?

— Ни к чему, ваше величество. Это был я.

— Фразы вырваны из контекста?

— Слепок подлинный.

Император не изменился в лице, но его взор показался вдруг Флавию очень усталым.

— Что ж, наш союз действительно крепок, раз уж вы поклялись в верности Тассиру.

— Кажется, именно этих слов я не произносил, — зацепился ответчик без рвения.

— Однако, вы нашли там такое счастье, что готовы служить его земле более, чем своей.

«Ты всегда был легкомысленным романтиком», — досказали глаза отца.

Это не так! Он умеет слушаться рассудка! Если не в юности — то уж годы плена его в этом наставили изрядно!

Отец не ведает, какими сетями оплетали заложника, склоняя признать неизбежную новую родину — только изворотливость ума спасала его от осложнений обстановки при отказе. Он учился не быть слишком холодным — это не стиль тассирцев! — напротив, укрывался потоком двусмысленных фраз.

Теперь его искусство предъявили императору — и слова прозвучали клятвою влюбленного мальчишки, готового отринуть честь за благосклонный взгляд какой-то южной чаровницы.

Или в диалоге есть лингвистическая деталь?

Флавий вдохнул чуть глубже, притормаживая хаос в голове.

— Дорогой принц, нет ли в моем тассирском досадных ошибок? — спросил все еще без великого энтузиазма.

Селим был вынужден добавить к своей маске еще и легкое снисхождение — отговариваться таким банальным ходом!

— Ваш тассирский очень точный, о царевич.

— Вы черезмерно добры, — принялся настаивать Флавий. — Переводя, сгладили все мои оплошности. Я был так неуклюж, к слову «жена» даже добавил притяжательное местоимение! Но и в тассирском, и в ладийском «моя жена» употребляется только по отношению к женщине, с которой связан обрядом при свидетелях.

— Вы не ошибались так сильно прежде, — покачал головой Селим. — Уверен, что вы сказали «моя жена» не случайно.

— Стало быть, я, вдобавок, женат? — почти удивился Флавий. — Этот перевод будет более точным?

— Стало быть, вы женат, — улыбнулся принц. — Если бы я знал, то поздравил бы вас раньше.

— По какому обряду я связан с ней? — не мог уняться Флавий. — По вере ваших отцов или моих?

Император не стал комментировать эту заметку, наблюдая внезапную прыть.

— О царевич, как отвечать, если слышу о вашем обряде впервые? — извернулся теперь Селим.

Победа победой, но дипломат не должен показывать связи с этим камнем — тот передан преступником Хавьером.

Ладийский царевич все трещал, прощупывая призрачные