То, что произошло в Германии в 1933 году, вообще нельзя назвать революцией. Настоящая революция была в России, и именно вера в нее ведет эту страну в ее вызывающей восхищение всего мира оборонительной войне против нацистской агрессии. В англосаксонских странах посреди войны совершаются революции, которые разоблачают и поднимают на смех весь фашистский пропагандистский вздор о плутократии и капиталистической кабале. Хочет ли Рузвельт назад в XIX век? Разве Черчилль — «манчестерский либерал»? Они вместе создали Атлантическую хартию — революционный документ, закладывающий принципы мира и провозглашающий новый порядок (рядом с которым то, что называет этим словосочетанием Гитлер, просто позорище) — социальный порядок справедливости и реализуемого права на свободу и безопасность для всех.

Демократия смотрит не назад — она смотрит вперед. Она находится в процессе социального омоложения. Для нее революция — не повод для завоевания, грабежа и порабощения, но само дело, та задача человечества, о которой и идет речь. Если ужас войны завтра закончится, если вы, немцы, прогоните ваш хищный сброд, нацистов, и предложите народам мир, то можно будет взяться за работу, за труд создания нового порядка, о котором мечтают все нации.

Вы говорите, вам это не под силу? Террор слишком силен, и гестаповское государство одолеть невозможно… Мы должны цепляться за войну, оттягивая ужасный момент поражения… На это остается повторить: народ, который хочет быть свободным, свободен уже в этот самый миг. Стоит людям в городах Германии единодушно выйти на улицы, скандируя: «Долой войну и бессмысленную бойню, долой Гитлера и все гитлеровское отребье! Свободу, право и мир немцам и всем народам!» — и нацисты поймут, что они проиграли. Конечно, они будут стрелять, но песня преступного режима, которому приходится стрелять в народ, спета, и это немецкое восстание наверняка не будет стоить столько ва-шей крови, сколько льется в России.

Немцы, свободные народы все еще надеются на вас; они будут надеяться на вас до последнего мгновения. Прежде всего, эту надежду питает Америка, которой незнакома ненависть к немецкому народу. И чем заслонять европейское небо несущими гибель эскадрильями, она бы куда охотнее направляла корабли с продуктами, помогая измученному континенту исправить то, что сотворил с ним кровавый псих.

Май 1942

Немецкие слушатели!

Всегда приятно наблюдать характерное. Поэтому и слова министра нацистской пропаганды Геббельса были восприняты в мире с определенным психологическим удовольствием. Они гласили: «В случае поражения нас всех повесят на одной веревке». Это, конечно, неправда, потому что истребление немецкого народа не представляется ни возможным, ни зачем-либо желательным, и ни один разумный человек не верит в него. Однако в этих словах есть такая живая откровенность, немного в духе уголовного жаргона, выдающая внутреннюю жизнь того, кто их произносит — висельника, знающего, что светит ему с его бандой сообщников, если что-то пойдет не так. Более того, он видит, что уже пошло не так, и теперь всеми силами пытается перемешать свою судьбу с судьбами других, без устали подчеркивая общую ответственность нации за все случившееся, и причитая, взывает к вам: «Не бросайте нас! Вы приняли нас такими, как мы есть, терпели нас и делали все вместе с нами. Кто сказал А, должен сказать и Б; вы должны прочитать весь алфавит преступлений до конца, чтобы в итоге, быть может, выйти сухими из воды. Если отречетесь от нас, перестанете делать что положено, тогда всех нас ждет петля!»

Это его ждет петля — его и все это ублюдочное правительство, изолгавшимся рупором которого он был; но прежде всего она ждет неописуемого субъекта, который в течение девяти окаянных лет был вправе называть себя немецким фюрером. Если веревка — сравнение, то невольно оно оказалось очень удачно подобрано, потому что веревка — орудие позорной казни, и можно лишь надеяться, что это орудие немецкий народ не отдаст ни в какие чужие руки, а сам приговорит к такой казни клику преступников, испортившую его и злоупотребившую им так, как никогда еще не случалось ни с одним народом. Это наипервейшее и самое простое, чего мир ожидает от немецкой нации в знак того, что она желает после долгих заблуждений начать новую, приличествующую ей жизнь.

Нация всегда способна начать сначала, особенно — нация с такой способностью к изменениям, как у немцев. Но никто не станет утверждать, что это новое начало дастся легко и просто. Никто не собирается в пропагандистских целях льстить вам представлениями о том, что человеческое сообщество после потока оскорблений, которые ему пришлось снести с вашей стороны, сразу же примет вас с распростертыми объятиями как полноправного члена, как только вам заблагорассудится подать ему знак. Тот, кто станет расписывать вам положение дел в таких красках, будет неправ. Ваши сентиментальные громилы не имеют больше права вопить, что вас «надули» красивыми обещаниями и потом их не сдержали. Более разумные и справедливые среди вас знают в точности, как с этим обстояло. Они знают, что ваши тогдашние лидеры высмеивали и отвергали четырнадцать пунктов Вильсона, покуда еще сохраняли искру надежды на победу. Лишь когда они выдохлись, вильсоновский эскиз, к которому никто, и менее всех немцы, по-настоящему не был готов, стал достаточно хорош и даже священен, чтобы прикрывать им знаменитый «новый национальный подъем».

Восемь пунктов Атлантической хартии как революционное планирование нового, социального и справедливого миропорядка, который должен вырасти из этой войны, выходят далеко за рамки тезисов Вильсона, и, разумеется, они имеют отношение и к Германии. Когда вам говорят, что Германия нужна миру, что каждый будет только рад видеть Германию, отказавшуюся от насилия, дикой заносчивости и кровожадности и искренне примкнувшую к новому порядку, то это не притворство, рассчитанное на то, чтобы просто тронуть ваши сердца. Однако вам солгали бы, сказав, что это совершится в мгновение ока. Слишком многое случилось, слишком много выстрадало человечество, к слишком ужасным последствиям привели податливость, внушаемость, опьяняемость и политическая незрелость нашего народа, чтобы можно было рассчитывать на скорое восстановление доверия. За разгул приходится платить, а Германия пустилась в такой разгул, который действительно вопиет к небесам. Невозможно забыть жалкий оргиазм, которому предавались даже образованные люди, когда в 1933 году самое низкое всплыло на самый верх и национал-социалисты установили свой режим. Верить, что этот сброд призван восстановить национальное достоинство и честь, не видеть, что его господство с самого первого дня не сулило ничего иного, кроме войны, катастрофы, бездны; с ученой извращенностью восторгаться жалкой недоразвитостью и несвятой уголовной простотой как прорывом живительного варварства — такая потеря чутья непозволительна, такой разгул смысловых