искажений наказуем. И уж что будет немцам совсем не к лицу, так это выставлять себя жертвой, когда они проиграют — после того как они сами поупражнялись в жестокостях, равных которым не знает история.

Честь и справедливость подождут. Свобода и равенство слишком долго отрицались и попирались в Германии, чтобы она могла претендовать на них с первых же дней, как сложит оружие. Придется долго посидеть в карантине и под наблюдением. Германии будут помогать экономически, но в военном развитии народу, который так долго мог представить себе единение с миром лишь в виде его подчинения, будет отказано. Внутриполитическое устройство Германии предоставят самим немцам, причем задачей немецкого народа и необходимым подтверждением того, что ему можно доверять в будущем станет то, что он решится на очищение своего социального тела — самую основательную чистку, которая не должна ограничиться выжиганием нацистской чумы. Она должна коснуться всего слоя людей, чья жажда власти и алчность использовали нацизм как инструмент и которым никогда больше не должно быть позволено превращать немецкую цивилизацию в бич человечества.

Июнь 1942

Немецкие слушатели!

В одном из своих недавних сообщений я досадно ошибся, смягчив истинную картину происшедшего. Говоря о позорных преступлениях нацистов, я упомянул, что 400 молодых голландцев еврейского происхождения были отправлены в Германию и умерщвлены там ядовитым газом. Теперь я слышу из Голландии, что ошибся почти наполовину. Тех, кого тогда арестовали, отправили в Маутхаузен и отравили в газовой камере, было почти 800. Точная цифра тем временем опубликована голландским правительством, но поскольку я не думаю, что это известие дойдет до вас, сочту за лучшее передать вам эту полученную частным образом информацию. Она показывает, что нацистская бесчеловечность превосходит все, что о ней говорят и ей приписывают; можно не бояться допустить преувеличений — самое худшее окажется вдвое лучше правды.

И разве зверское массовое убийство в Маутхаузене не остается малозаметной деталью в общей картине этого расчеловечивания? Разве она не теряется в море злодеяний, разлившемся по всей истерзанной территории гитлеровского бесчестья? Со времен насильственной смерти Гейдриха — то есть самой естественной из смертей, какой мог умереть этот кровавый пес — c небывалой патологической безудержностью повсюду бушует террор. Это абсурдно и способно опять-таки вызвать отвращение к смеси брутальности и пронзительных причитаний, которая с самого начала была характерна для нацизма. Оставим в стороне то, что покушение и побег его участников с места преступления вряд ли могли удасться без подсказки и содействия самих нацистов. Коррупция — это бездонное болото, в конечном счете во всем можно положиться на нее. Но мог ли вообще такой человек, как этот Гейдрих, кончить иначе? Разве такая смерть, какую он встретил, не нечто само собой разумеющееся, обыкновенный профессиональный риск и сухо калькулируемая вероятность, осуществление которой не может удивить, не говоря уж о том, чтобы вывести из себя ни одно наделенное человеческой логикой существо? Где бы ни появлялся этот душегуб, кровь лилась потоками. Всюду, даже в Германии, его по праву называли «палачом». Его имя было подписью под смертными приговорами и ничем иным. Тридцать четыре из них он без проволочек вынес еще до того, как отправился из Праги в Париж с коротким, но эффективным визитом, приносившим сто пятьдесят три убийства заложников в неделю. Это было еще до того, как он воцарился протектором в Градчанах и стал протежировать здесь чешский народ — так, что немцев здесь не забудут и через сто лет. И вот теперь он, стало быть, убит. Как же это воспринимают нацисты? Они бьются в конвульсиях. Ведут себя так, будто совершено какое-то немыслимое преступление, покусились на святыни человечества, «обругана корона, в руках врага палладиум святой»[29]. Ни намека на логическую последовательность в этих головах, ничего похожего на инстинкт справедливости; в них нет ни искры разума. Голос срывается у них на призывах к возмездию. И пошло-поехало. Согбенный горем фюрер, потерявший своего любимого подельщика по заплечному ремеслу, отдает сочиненные бессонными ночами распоряжения. Начинается бойня и расстрелы, расправа над беззащитностью и невинностью — все, как заведено у нацистов. Тысяча человек должны умереть — мужчины и женщины. Целую деревню, Лидице, где укрывались участники покушения, истребили и сровняли с землей. Оставшиеся в живых пражане должны были выстроиться вдоль улиц, по которым шествовала процессия с трупом нацистского святого. Дома ему устроили помпезные похороны государственного масштаба, и другой заплечных дел мастер произнес у его гроба, что это была чистая душа и человек с исключительным чувством гуманности.

Все это не назовешь иначе как безумием. Это помешательство, пытающееся сделать абсолютом перевернутый мир и наделенное властью как угодно осквернять слова, здравый смысл, человеческую порядочность. Для помешательства власть — это все, оно попросту не смогло бы без нее существовать. Ни одно живое существо не находится в такой зависимости от власти и не жаждет ее так, как помешанный. Власть не нужна, чтобы сказать правду. Но чтобы произнести «Гейдрих был благородным человеком» — для этого требуется власть, абсолютная власть, определяющая, что есть правда, а что — чушь. Кроме того, ни один разумный человек не делает все то, на что у него есть власть. Нацист же оглянется, есть ли рядом кто-то, кто может ему помешать, воспрепятствовать, наказать. И если рядом никого нет, если мститель далеко, тут-то он и распускает руки.

В философии истории власть как таковую нередко называли злом. Я так не думаю. Лишь выродки воспринимают власть как возможность безнаказанно творить зло. Пусть эта война наделит властью тех, в чьих головах живет разум, в чьих сердцах — симпатия и чья власть окажется средством к благим переменам!

Июль 1942

Немецкие слушатели!

Я знаю, что вас уже не нужно предостерегать от самообольщения — теперь, когда Гитлер снова побеждает и захватил Ростов, город на Дону, который он уже один раз захватывал. Всем известно, что такие вещи не приводят вас в состояние эйфории, что вам противно слышать радиофанфары, под которые о них объявляют, что вы нисколько всему этому не рады. Вам не надо помогать справиться с головокружением от побед — вас нужно утешать. Не мы здесь за границей нуждаемся в утешении, когда дела на фронте обстоят так, как теперь. Если бы вы знали, насколько мы уверены в нашем деле, которое для начала и в качестве условия всего дальнейшего есть дело свержения Гитлера! Оно уже неотвратимо, верьте мне и не страшитесь! Оно является абсолютной необходимостью для всего мира, совершенно неизбежно, и произойдет так или иначе. И то, что это