ваш Жорж-Занд видит и понимает природу. Я не мог равнодушно видеть, как вы можете это выносить». Раз сказал: «Я удивляюсь, как вам вообще нравится все это растрепанное…» [284].

Озеро Альбано в окрестностях Рима. Художник С.Ф. Щедрин

«Мне тогда казалось, – продолжает Смирнова, – как будто он жалел нас, что мы можем этим восхищаться. Во весь тот день он был пасмурен и казался озабоченным. Он условился провести в Альбано вместе с нами трое суток. Но, возвратясь вечером из гуляния, я с удивлением узнала, что Гоголь от нас уехал в Рим. В оправдание этого странного поступка он приводил потом такие причины, которые показывали, что он желал только отделаться от дальнейших объяснений» [285].

В обществе Смирновой, в Риме, Гоголь провёл начало 1843 г. – с января по май. И когда весна полностью вступила в свои права, Гоголь осознал, что его потянуло к той Черноокой Ласточке, которую прежде он считал лишь другом. Смирнова сама заметила это, сказав как-то напрямик: «Да ведь вы влюблены в меня, Николай Васильевич?» Гоголь не хотел признаться себе в этом, но его отношение к Ласточке говорило само за себя. Задумав вдруг отдалиться от неё и уехать, он не с первого раза смог это сделать, поскольку его тянуло, теперь уж не в шутку тянуло к этой женщине.

Повод для отъезда Гоголя из Рима нашёлся быстро. Языков, недовольный Италией и сильно соскучившийся по родине, неудержимо рвался домой. На первых порах по выезде из Рима он избрал своим местопребыванием прошлогоднюю резиденцию в Гастейне, где ему было гораздо покойнее [286]. Гоголь собирался сопровождать тяжелобольного друга, который уже едва передвигался.

Простившись с римскими приятелями и со Смирновой, Гоголь в первых числах мая оставил Рим и последовал в Гастейн за Языковым. Однако здесь Гоголем овладело какое-то странное чувство, Николай Васильевич будто не сумел усидеть на месте и, доверив друга врачам, поспешил в Мюнхен. Однако и здесь не сиделось теперь нашему поэту.

Шенрок пишет, что в Мюнхен Гоголь отправился в волнении и выехал с такой поспешностью, что забыл расспросить Языкова о подробностях письма к нему художника Иванова, который просил похлопотать за него перед прибывшим в то время за границу князем Петром Михайловичем Волконским – тогдашним министром двора.

Хотя через некоторое время Гоголь всё же вник в просьбы своих друзей и сделал для себя это поводом вновь сменить дислокацию, а поскольку наилучшим способом похлопотать перед придворным вельможей было посредство Жуковского, Гоголь решил сначала отправиться к нему во Франкфурт. Однако исполнив слово, данное друзьям, Гоголь снова не сумел усидеть на месте и продолжил порывистый вояж, бегство от своей неожиданной влюблённости. Через Висбаден Гоголь отправился на несколько дней в Дюссельдорф и оттуда поехал в Эмс.

Шикарный немецкий курорт Эмс, что славился своими минеральными водами и потрясающими видами природных красот, не затмил в глазах Гоголя облик его Черноокой Ласточки, и наш поэт решил двинуться в Дрезден. Однако в это время Гоголем было получено письмо от Смирновой с приглашением приехать в Баден, куда он рванул немедленно, не сумев ничего с собою поделать. Но в Бадене Ласточку не застал, поскольку она так хотела видеть его, что оставила детей на попечение воспитательницы и сама поехала за Гоголем в Эмс, где, по её расчётам, должен был находиться Николай Васильевич.

Непоседливый Гоголь теперь должен был дожидаться своей столь же непоседливой подруги и начал было томиться, вновь погружаясь в знакомое уже состояние странной душевной неопределённости, но, отыскав здесь, в Бадене, детей Александры Осиповны, Гоголь буквально забылся, весь с головой ушёл в заботу о них. Их шутки, их шалости явились для Гоголя гораздо более ярким переживанием, чем все красоты горных курортов. Особенно тёплым было отношение Гоголя к трёхлетней дочери Смирновой – Наденьке, будущей Надежде Николаевне Сорен.

Узнав о приезде Гоголя в Баден из шутливого письма его, начинающегося словами: «Каша без масла гораздо вкуснее, нежели Баден без вас» [287], Александра Осиповна, пробыв в Эмсе только три дня, поспешила вернуться в Баден. Известно, что Гоголь вышел ей навстречу, чтобы встретить.

Можно себе представить Смирнову в тот момент, когда она выпорхнула из дилижанса, заметив Гоголя. Обычно спокойная и немного медлительная, в тот момент она была оживлена, как никогда. На ней было дорожное платье с небольшим вырезом, волосы собраны в затейливую, но скромную причёску и прикрыты небольшой шляпкой, поверх накинута вуалетка, которая, конечно же, не могла скрыть её глаза. Вся её точёная фигурка была подчинена движению. Ещё несколько минут назад она сидела, лишь покоряясь строгому курсу экипажа, а теперь, дав волю эмоциям, почувствовала радость раскрепощённой энергии.

Смирнова находилась в том возрасте, когда молодость ещё не ушла насовсем, а зрелость ещё не потребовала всех своих жертв. Она была где-то посередине, где-то на границе, и её ухоженные аристократические ручки, державшие сейчас небольшой саквояж, ещё хранили всё то очарование, о котором писал в своих стихах Вяземский и другие поэты, что бывали посетителями салона в Зимнем дворце и видели Александру Осиповну восемнадцатилетней девушкой. И вот, ворвавшись в тихий Баден, Смирнова приблизилась к Гоголю, оставила саквояж, сняла перчатки и радостно всплеснула руками.

Можно себе представить и Гоголя – немного рассеянного и премного растерянного в этот момент, забавного, трогательного Гоголя, который всё-таки не сумел удержаться от того, чтобы потерять голову.

Гоголь и Ласточка провели в Бадене незабываемый месяц. Возможно, это был самый тёплый месяц самого тёплого лета, что выпало в течение недолгой жизни Гоголю.

Он с упоением читал своей Ласточке «Илиаду» и красочно рассказывал о сюжетах картин, которые задумывали его друзья-художники, оставшиеся в Италии и с немалым удивлением теперь следившие за неожиданно изменившимся гоголевским поведением.

Гоголю здесь было радостно, Баден стал похож на райский уголок, но он всё больше боялся того чувства, которое испытывал к замужней женщине.

Вот это был номер! Гоголь никак не ожидал ощутить того, что может случиться с семнадцатилетним мальчишкой, глаза которого вдруг оказываются наполнены девушкой, живущей по соседству, а Смирнова-то и подавно никак не могла предположить, что ей вдруг может оказаться нужен Гоголь, подумать не могла, что ей захочется быть рядом с ним. Вот уж сюрприз так сюрприз! Она – настоящая светская львица, опытная настолько, что её романы, её увлечения, её страсти не мешали ни её придворной карьере, ни её замужеству, ни положению в свете. Романы случались периодически, в том числе с блестящими кавалерами, всё шло своим чередом, как и должно идти у звезды салонов, кавалерственной дамы, твёрдо сидящей в седле. Со Смирновой давно не случалось той глупой, наивной влюблённости в «бедного студента», которой могут