грезой алхимика становится искусственное нисхождение росы в должным образом подготовленную руду. Благодаря образу росы выявляется зародыш существ, например, в тексте «Диалог между Евдоксом и Пирофилом» (р. 261):

Средство вызвать нисхождение этой воды с Небес, разумеется, изумительно; оно в Камне, что содержит центральную Воду, каковая поистине то же, что и Вода Небесная; но секрет состоит в умении превратить Камень в Магнит, который притягивает, охватывает и присоединяет к себе Астральную Квинтэссенцию, совершенную и более чем совершенную, способную наделить совершенством Несовершенное.

Этот текст нельзя прочесть как следует, если не вспомнить, что Камень, становящийся изложницей для небесной росы, – наиболее прозрачный среди камней, кристалл, что содержит в своем лоне прекраснейшую из вод, кристалл совершенной прозрачности, в котором, согласно этому взгляду, происходит взаимная кристаллизация небесного, земного и водного начал. Сгущение всех великих субстанций… Убежденности в его существовании мы больше не переживаем, поскольку привыкаем воображать лишь формы. Алхимик же видел великие грезы о субстанциях.

Но в тексте о Евдоксе и Пирофиле перед нами в чрезвычайно любопытном свете предстает еще и активизм чистоты, и тем самым этот текст вносит важный вклад в психологию воображаемых ценностей. По существу, чистая субстанция представляет здесь очищающую активность – и активность торжествующую! Здравый смысл запрещает нам смешивать чистое с нечистым. Он учит нас, что в этой смеси чистое неизбежно разрушается. Однако до чего же инертен этот рациональный идеал беззащитной чистоты, чистоты, открытой любым оскорблениям! И наоборот, воспринятая во всем могуществе длительных и упрямых грез воображаемая чистота в действительности становится волей к очищению. Такая чистота ничего не боится, такая чистота атакует нечистоту. А атакующий уже не боится происходящего в порядке ценностей. Речь идет не о диалектике двух противоположностей, но, скорее, о поединке между субстанциями. Капля росы очищает сточную канаву. Эта нелепость с точки зрения здравого и рассудочного опыта нисколько не мешает динамическому воображению субстанциальной чистоты. Чтобы понять душу, нам не подобает судить ее как дух. Расположимся подле материальных образов субстанции, ставшей стихийной благодаря кристаллу чистоты,– и мы поймем, что этот кристалл распространяет кристаллизацию чистоты. Алхимик доверяет магнетизму чистой субстанции. Он прекрасно знает, что находящиеся в земле драгоценные камни «астрализованы», т.е. что они притягивают и концентрируют флюиды небесных светил. Тщательно собрав росу или обретя ее в философском камне, он надеется достичь астрализации чистоты. Подобно всем чистым субстанциям мироздания, не питают ли философский камень и роса чистый зародыш, – раз уж солнечное золото питает золото, произрастающее в самой скрытой из жил?

Чтобы искренне пережить эти образы, каковые позитивистское и экспериментаторское сознание, без сомнения, может счесть безумными, мы, конечно, обязаны признать их связность. Они обладают связностью именно материального воображения, воображения, не позволяющего себя отвлекать всякими образами формы и цвета, но грезящего о субстанции, о глубинных силах субстанции, о качествах конкретного мира. В таком случае можно задать вопрос о том, что же осталось от традиции старых книг, или что принадлежит к великому природному сновидению, сделав это едва заметно, как Мэри Вебб: «Когда у каждого листика, покрытого росой, виден свет его тайного союза с влажными звездами, не нисходит ли на нас нежность, несравнимая даже с благоуханием цветов?» (Les Poids des Ombres. Trad., p. 182). Кажется, будто у поэтов роса, – говоря материально, – представляет собой дух всепроникающего космического изящества:

…la rosée nocturne émeut la terre,

Rendant légers les murs et poreux les humains.

…ночная роса волнует землю,

Делая легкими стены и пористыми – людей.

(Emmanuel P. Le Pâtre et le Roi, No. 35)

II

Разумеется, к теме росы подмешиваются образы не столь сплошного воздушного или акватического характера. Зачастую круговорот жизни во Вселенной, который мы воображаем в росе, приводит к большей спаянности также неба и земли. По мнению одного автора XVII века, растительные духи и масла выделяют испарения, выпадающие на землю, после того как их пропитывает небесный дух, «и оплодотворяющие землю в форме жирной росы». Это понятие жирной росы типично для донаучной литературы. Ничто, кроме воображения питательного изобилия, концентрированной пищи, не оправдывает этого понятия.

В этой-то перспективе мед весьма часто воображается как затвердевшая роса, во многих отношениях причастная небу и земле[413]. Для аббата Руссо[414] мед представляет собой дрожжи мироздания:

Природа меда такова же, ибо он – универсальный дух воздуха… каковой становится телесным в росе, что выпадает и оседает на цветах… где и сбирают ее Пчелы… Это начало смешивания высших Элементов с низшими, Небес с землею… И это Существо, хотя и составленное из Элементов, не имеет никакой совершенной спецификации до тех пор, пока оно не одушевляется и не набухает в виде особых семян. Таково, стало быть, начало отелеснивания и сгущения духов воды и воздуха, которые в самой нижней области воздуха соединяются с Парами земли, а те придают ей первичное маслянистое сгущение, служащее пищей для растений и сообщающее им первое движение плодородия.

Вот так – в пока еще завуалированной форме – мы обнаруживаем все те же активистские материальные образы, прослеженные нами в глубинном воображении кристалла. Мед – это не просто инертная «добыча», которую пчела находит в чашечке цветка. Это субстанция, что уже способствовала произрастанию и следовала жизненному порыву зародышей в самих зернах, когда она была занесена туда плодоносной росой; но мед не позволяет растению взять себя в плен, а поднимается до самого цветка. К тому же он сохраняет и ценности произрастания: «Мед – это универсальный дух, пока вовсе не закрепленный за растительным царством» (р. 84).

Психоаналитики часто вынуждены изучать подлинные психические узлы, где сопряжены понятия сферы питания и сферы производства потомства. Если бы они направили свое внимание на формирование объективных знаний, то увидели бы в цитируемых нами текстах одно и то же смешение питающего и порождающего. Всякая субстанция, глубины которой мы грезим, отсылает нас к глубинам нашего бессознательного. По существу, цитируемый нами текст – не исключение, и мы могли бы привести множество других примеров, которые всегда производят одно и то же впечатление подсознательных физики и химии. И еще: нужно ли подчеркивать необходимость водворения субстанций в природу, чтобы из них родились материальные грезы? Психологическое исследование о консистенции меда, взятого ложкой и намазанного на хлеб, не сообщит нам ничего о его сокровенной тайне; оно не наделит наши видения космической мощью, и мы довольно-таки плохо познакомимся с их ощутимыми ценностями, если не научимся пробуждать их при помощи ценностей воображаемых.

Столь обильно