усердия и рвения в исполнении своих обязанностей. Религия стала предметом большинства разговоров. Нет более востребованных книг, чем касающихся благочестия и набожности; вместо пустых песен и баллад люди повсеместно распевают псалмы и духовные гимны. И все это благодаря трудам преподобного м-ра Уитфилда»[850].

«Новые огни» подвергли яростной критике представителей «не-возрожденного» духовенства (или «старых огней», используя терминологию тех лет). Так, например, в опубликованных в колониальных газетах дневниках Дж. Уитфилда содержалось немало критических суждений в адрес пуританских священников и положения дел в бостонских церквях. По мнению Уитфилда, в Бостоне все больше и больше людей либо вообще теряют интерес к религии, либо заражены тлетворными идеями в духе деизма, и «все их представление о Христе идет из головы, а не из сердца»[851].

«Великое Пробуждение» приводило к невиданным ранее результатам: серьезно пошатнулось стабильное положение духовенства, владевшего кафедрами в пресвитерианских и конгрегационалистских церквях. Многие священники были вынуждены уступить место, по крайней мере, на время, пламенным проповедникам из числа «новых огней», которые зачастую не останавливались ни перед чем, чтобы прорваться к кафедре молельного дома: выламывали двери, выкрадывали ключи, посылали через окна детей внутрь, чтобы те открывали запертые двери.

«Старые огни» включали в себя не просто ретроградов. Среди них встречались и те священнослужители, чьи воззрения испытали на себе мощное воздействие идей Просвещения. Они-то и выступали против того «хаоса», который вносили в размеренную религиозную жизнь колоний «новые огни». Самым авторитетным оппонентом «странствующих проповедников» был бостонский конгрегационалистский священник Чарльз Чонси, убеждавший жителей колоний в том, что «просвещенный разум, а не возбужденные чувства всегда должны быть путем к спасительному познанию Бога». Чонси считал, что «христианство — религия разума и справедливости в равной степени, как и эмоций и чувств, но если последним двум аспектам уделить больше внимания, чем первым двум, человечество погрузится в беспорядок»[852]. Чарльз Чонси убеждает своих читателей, что религиозный энтузиазм — «это своего рода болезнь, сумасшествие», а энтузиаст — это тот, кто <…> ошибочно принимает собственные страсти за божественное откровение[853].

Острой критике подвергался новый стиль религиозной жизни, которому были, в частности, присущи такие проявления, как «падения, конвульсии, истерические выкрики»[854], «ужасный шум и вопли»[855], и даже самоубийства. Например, всю колониальную Америку облетела история покончившего с собой молодого человека, накануне смерти часто посещавшего массовые религиозные собрания странствующих проповедников[856]; или женщины из Южной Каролины, «величайшей последовательницы „новых огней“», повесившейся «по религиозным соображениям»[857]. Не осталось без внимания и скандальное убийство на почве религиозного спора, освещенное на страницах «Maryland Gazette»[858]. Однако, пожалуй, самая большая трагедия разыгралась в Бостоне в сентябре 1740 г. — пять человек погибло в давке, пытаясь попасть на проповедь Уитфилда[859].

Проповеди лидеров «Великого Пробуждения», «странствующих» по территории Британской Америки, казалось, вызывали цепную разрушительную реакцию: они повсеместно оставляли после себя не просто толпы сторонников, а новых служителей культа из числа недавних мирян, уверенных в своем обращении к новой вере и самочинно принимавших сан священника во время церемонии так называемых «садовых рукоположений»[860].

Острое недовольство служителей культа и поддерживающих их прихожан не мог не вызывать тот факт, что отныне любой мирянин, не имея специальной подготовки и образования, мог объявить себя наставником и проповедником. В одном из материалов бостонской газеты сообщается о появившемся в городе человеке, вероятно, из секты моравских братьев, «который называет себя проповедником Евангелия <…> он обратился ко всем священникам, и епископальной церкви, и конгрегационалистской, но все ему ответили отказом <…> Но, очевидно, это его не остановило, так что он теперь ходит по отдельным семьям и распространяет свои ложные и разрушительные для общества суждения»[861].

Эпитеты, которыми награждали странствующих проповедников, должны были вызвать у читателей отторжение всего и вся, связанного с ними: «чужаки», вторгающиеся в стабильные церковные приходы, «странствующие мошенники», «бродяжничающие бездельники, сующие свой нос в чужие дела»[862], ведущие за собой всякий «сброд», фанатики, отбросившие моральные принципы[863]. Пытаясь предостеречь колонистов об опасности следования за странствующими проповедниками, сторонники «старых огней» публиковали на страницах газет душераздирающие истории об ужасных последствиях «энтузиастических» проповедей, о которых им сообщали друзья или родственники. В религиозную полемику с «новыми огнями» (в том числе и по вопросу религиозных обращений) вступает руководство двух новоанглийских колледжей — Гарварда и Йеля[864]. В колониях Новой Англии широкое хождение получает сатирическая литература, едко высмеивающая самоуверенность «новых огней», новый стиль религиозной жизни, процесс эмоциональных религиозных обращений, которых добивались Уитфилд и «странствующие проповедники», прежде всего, среди молодежи и женщин[865].

Конечно, главным объектом сатиры становится Уитфилд, самый известный и популярный проповедник эпохи «Великого Пробуждения», «первая знаменитость Британской империи»[866], утверждавший, что благодаря его проповедям тысячи колонистов пережили процесс обращения. Его оппоненты высмеивали и крайне эмоциональный стиль его проповедей, и экзальтированное поведение его сторонников, и его физические недостатки (косоглазие) — однако колониальная публика (порой, вероятно, из чистого любопытства) тысячами валила на проповеди Уитфилда, «самого сенсационного проповедника в англо-говорящем мире XVIII в.»[867]. Анонимное письмо, опубликованное в «New York Gazette», является типичным описанием знаменитых проповедей Уитфилда: «Я пошел послушать его вечернюю проповедь в пресвитерианскую церковь, где он читал для 2000 человек. Я никогда в своей жизни не видел такую внимательную публику. Мистер Уитфилд говорил так, как будто он единственный имеет абсолютную власть. Все, что он говорил, было невероятным проявлением жизни и мощи! Глаза и уши народа буквально повисли на его устах. Они с жадностью и с благоговением поглощали каждое его слово. Я пришел домой ошеломленный! Все мои сомнения вмиг исчезли; я никогда не видел и, тем более, не слышал подобного. Но сейчас я могу с уверенностью сказать, Бог с этим праведным человеком!»[868]

Восхищался красноречием Уитфилда и Бенджамин Франклин, утверждая, что «каждый звук, каждое ударение, каждая модуляция его голоса были так хорошо отработаны, что даже проповедью на неинтересную для меня тему можно было наслаждаться. Такое наслаждение сродни тому, что нам доставляет прекрасная музыка… Голос у него был громкий и звучный, и он так отменно выговаривал слова, что и звук и смысл их можно было уловить издалека, тем более паства его, как ни бывала она многочисленна, слушала его в нерушимом молчании…»[869].

Карикатура 1763 г. высмеивает Уитфилда, который якобы обязан своему ораторскому искусству и популярности Дьяволу, приставившему трубку к его уху и нашептывающему ему слова проповеди. Слева изображена гротескная фигура «Тщеславие» — очевидный намек на главный