втроем, долго разговаривали о прошлом и будущем. Смахнув крючковатым пальцем слезу, старик сказал:

— Я снова обрел сына, сын обрел родину.

После обеда, когда настало время уезжать, мы завернули к Сарону попрощаться. Счастливый отец готовил пир. Он хлопотал у очага, ворчал на кухарок, отдавал команды мальчишкам, украшавших гирляндами живых цветов строения во дворе. Вечером все жители Конгданга соберутся здесь, чтобы еще раз поздравить старика и разделить его радость.

...Долгое прощание — лишние слезы. Сарон не скрывал их и, обнимая нас, все повторял: «Вы теперь тоже мои сыновья. Приезжайте, как сможете. Я буду ждать».

Наш автомобиль выехал на окраину Конгданга. Вслед нам бежали дети, что-то крича и бросая на дорогу цветы. В толпе односельчан я в последний раз увидел Сарона. Он стоял рядом с сыном и махал рукой. Водитель Крон дал полный газ, машина понеслась по проселку на запад в сторону дороги № 4, в пределы провинции Кампонгспы.

А вот и сам город Кампонгспы — центр одноименной провинции. Он мелькнул, словно мираж, сонным базаром, деревянными лотками с прохладительными напитками, грудами кокосов и арбузов. Запряженные парами быки тянули по обочине телеги с рисом, возницы, обмотав платками головы, прятались под матерчатым навесом. Чеа Ленг, на которого сегодня жара, по-видимому, действовала только ободряюще, оживленно рассказывал о провинции, об успехах местных жителей в земледелии, образовании, здравоохранении. При этом старался не упустить ни одной детали, представлявшей, по его мнению, несомненный интерес.

Мне припомнилась моя поездка по дорогам Кампонгспы в первый год после освобождения.

— О, тогда, как вы, наверное, знаете,— говорил Ленг,— под первый урожай риса было возделано лишь 30 тысяч гектаров. Теперь обрабатывается около 150 тысяч. Почти в два раза выросло население. А как изменилась жизнь! Продовольствия хватает, люди обстроились, обзавелись домашним хозяйством. В каждом селении школа, медпункт. Запишите, в провинции самая высокая по стране рождаемость.

Да, Ленг был прав. Жизнь менялась к лучшему.

От Почентонга до «Чамкармона»

КОГДА передвигаешься по дорогам Кампучии, на все смотришь сквозь призму трагедии, пережитой этой страной. Очевидно, это горькая неизбежность. И дело тут не в стереотипности мышления, не в неспособности подняться над событиями. «Копия Освенцима и Бухенвальда», «современный вариант Лидице, Орадура и Хатыни», «города-призраки и вымершие кварталы», «мрачнейший режим XX века», «чудовищный эксперимент», «опытное поле уродливой модели политического устройства»...

Кто из нас, встречая эти выражения в газетах и журнальных статьях после января 1979 года, не понимал: речь идет о Кампучии, о народе, который прошел все круги полпотовского ада! Чье сердце не содрогалось, когда мы узнавали все новые и новые подробности злодеяний политических авантюристов на кампучийской земле, называемой теперь не иначе, как многострадальной! Больно сознавать, но эти слова стали устойчивыми оборотами, они пополнили и без того обширную фразеологию, характеризующую преступления против человечности и морали, против идеалов свободы и справедливости, против самой истории. Мир тогда получил еще один страшный урок общественного и социального зла, после которого мы обычно говорим: «Это не должно повториться!» И по сей день эти фразы звучат как призыв к человеческой совести, к бдительности.

Мой первый приезд в Кампучию состоялся вскоре после освобождения. Для меня, человека, ранее никогда не бывавшего в этой стране, названные газетные формулировки и сообщения информационных агентств определяли основные представления о ее недавнем прошлом и настоящем. Готовые представления правят нами. Все это так. Но, как часто бывает, они быстро тускнеют и отступают на задний план перед яркостью впечатлений первой же встречи. Нечто подобное случилось и со мной, когда я прилетел на пномпеньский аэродром Почентонг.

Если следовать традиции называть столичные аэропорты «воздушными воротами» страны, то в тот день ворота Кампучии были распахнуты перед нами настежь. Наш АН-12, заложив крутой вираж, заходил на посадку, нацелившись в самый центр водного перекрестка, образованного слиянием Меконга и двух его рукавов — Тонлесапа и Бассака. Еще несколько минут назад четкий «икс» предстал перед моими глазами на экране локатора, когда я сидел в ногах у штурмана в самом носу самолета и, втиснув лицо в резиновую маску, смотрел на бегающий по кругу световой луч.

В кабине тонко пропищал сигнал снижения, машину слегка тряхнуло при выпускании шасси, и вот уже Пномпень, удивительно красивый с воздуха, надвигается на нас золочеными шпилями бывшего королевского дворца, оплавленными на солнце коньками остроконечных крыш буддийских пагод, белыми объемами зданий, темной зеленью развесистых пальм. Мелькнули у берегов эстакады взорванного моста, похожего на выбитую челюсть, сведенную в немом истошном крике. Остались позади заросли мелких озер и болот, подпирающих город с юга.

Никогда раньше я не оказывался в иностранном аэропорту, где бы пассажиров никто не встречал и не к кому было обращаться за выполнением обычных формальностей. Впрочем, наш рейс не был регулярным. Регулярных рейсов тогда вообще не было. Мы привезли из Хошимина продовольствие и медикаменты, и аэродромная служба могла не знать о времени прилета, так как связь с Таншоннятом[4] практически отсутствовала.

Через несколько минут стоянки к нам подошел охранник и сказал, что успел позвонить в город и скоро будут машины с грузчиками.

Померанцевое солнце, впаянное в зенит, грело бетон посадочной полосы, над которой колыхались эфирные струйки испарений. Удивляли окружающая пустота и безлюдье. В помещении аэровокзала, на степах и витражах которого были видны следы пуль, мы — пассажиры единственного самолета в Почентонге — чувствовали себя не совсем уютно, присев на располосованном штыками липком дерматине низких диванов. Я обошел все здание. Двери комнат были сорваны с петель, стекла выбиты, полы завалены грязью и мусором.

ПОЧЕНТОНГ помнит много событий на своем веку: и радостных и драматических. Бывали времена, когда его ворота широко распахивались перед туристской публикой, приезжавшей в Кампучию насладиться экзотикой и зрелищем неповторимых памятников древней архитектуры. Бывало, на нем не затихал рев военных самолетов, летавших бомбить города и села страны. В одну из январских ночей 1971 года Почентонг превратился в ад. Во время атаки патриотических сил на аэродром мина угодила в склад боеприпасов, в котором хранилось 1600 напалмовых бомб. Небо над Пномпенем окрасилось в огненный цвет, на бетоне взлетной полосы полыхали самолеты и обломки строений. Со здания аэровокзала сорвало крышу. Тогда было уничтожено и повреждено более 90 самолетов и вертолетов, практически выведена из строя вся авиация пномпеньского марионеточного правительства. До сих пор на краю поля лежат остовы сожженных машин.

Через автостоянку, мимо сторожевой будки, где сидел солдат