даже заключить в темницу. Те, кому удавалось вытерпеть жестокое и нудное обучение, оказывались на вершине религиозной иерархии. Писцы составляли аристократическую прослойку, иногда превосходящую в могуществе неграмотных вельмож или самого государя. Вследствие этой системы обучения письмо на протяжении веков выражало интересы власти и никого более.

С изобретением алфавита рухнули стены и распахнулись двери: теперь многие, а не только горстка избранных, могли получить доступ к записанной мысли. Революция началась среди семитских народов. Основываясь на сложной египетской системе, они пришли к невероятно удобной формуле. Оставили только символы, обозначавшие простые согласные, базовую архитектуру слов. Самое древнее подобие алфавита обнаружено на усыпанной рисунками скале близ дороги в пустыне Вади-эль-Холь («Ужасной долине»), между Абидосом и Фивами, в Верхнем Египте. Простые надписи, сделанные переселенцами около 1850 года до нашей эры, связаны с протоалфавитом Синайского полуострова и ханаанских земель в Палестине. Примерно к 1250 году до нашей эры у финикийцев-ханаанеев, живших в приморских городах, например Библе, Тире, Сидоне, Бейруте и Аскалоне, устоялась система из двадцати двух знаков. Древняя письменность, изнурительный груз для памяти, удел немногих привилегированных умов, осталась в прошлом. Использование менее чем тридцати букв для всех слов языка показалось бы ужасно топорным методом египетскому писцу, привыкшему жонглировать тысячами знаков. Он наморщил бы нос и недоуменно поднял брови при виде нашей скромной буквы Е, происходящей от изящного египетского иероглифа – человека, поднимающего руки, – с поэтичным смыслом: «радовать своим присутствием». Однако для находчивых финикийских мореплавателей дело обстояло иначе. Упрощенное алфавитное письмо освобождало торговца от власти писца. Благодаря письму каждый мог сам вести свои дела и распоряжаться собственностью.

Взрывная волна нового изобретения затронула не только купцов. Она коснулась многих людей, которые теперь, в обход власти, жречества и прочих стражей устоев, смогли впервые добраться до традиционных сказаний в письменной форме, освободиться от чар устного исполнения и усомниться в том, что там говорилось. Некоторые осмелились высказать свои чувства, заявить о недоверии и ином мировидении. Книги мало-помалу превратились в средство проявления индивидуальности. В Израиле голоса неистовых пророков, отнюдь не писцов и не священников, прогремели в Библии. В Греции люди аристократического происхождения задумались над ответами на великое множество вопросов об окружающем мире. Бунтарей и новаторов по-прежнему не любили, но у их идей появилось больше шансов выжить и распространиться. Силой алфавита многие, казалось бы, несбыточные мечты воплотились в жизнь. Хотя бо́льшая часть текстов все еще поддерживала власть царей и господ, для непокорных открылись лазейки. Традиции стали чуть податливее. Новые идеи устроили встряску закостенелым общественным структурам.

Примерно к 1000 году до нашей эры относится финикийская стихотворная надпись на гробнице Ахирама, царя Библа (ныне Джебейль), города, знаменитого торговлей папирусом и имеющего отношение к греческому слову «книга» – biblíon. От финикийской происходят все последующие ветви алфавитного письма. Важнейшей была арамейская, на ней основаны еврейская, арабская и индийская письменности. Те же корни имеют греческий алфавит и порожденный им латинский, который разлетелся по разным краям, от Средиземноморья до Скандинавии, а также землям, колонизированным западными странами.

40

Греки позаимствовали финикийский алфавит совершенно добровольно, никто им его не навязывал. Они приспособили его к своим нуждам и потихоньку начали записывать любимые сказания, спасая их от превратностей памяти. И в дописьменную, и в письменную эпоху им посчастливилось быть независимыми. Это случай, скорее, исключительный: многие устные культуры резко перестали существовать, когда другие народы осадили их, поработили, силой привнесли свою письменность. Антропологи и этнографы знакомы с живыми свидетелями такого поворота к письму в колониальных странах, где алфавит ассоциируется с глубокой травмой завоевания.

Нигерийский автор Чинуа Ачебе в романе «Покоя больше нет» размышляет об этой странной любви к письму-захватчику. После высадки европейцев и первых предвестий скорого разрушения исконного мира персонажи открывают для себя письменность и оказываются очарованы. В то же время они с горечью осознают, что в руках колонизаторов этот волшебный инструмент не замедлит лишить местных жителей прошлого. Иностранная цивилизация обладает ключом к самосохранению, а автохтонная вселенная тем временем рушится. «Символом белой власти было письмо. Однажды, до отъезда в Англию, Оби слышал, как взволнованно его родич, не умевший читать, превозносил тайны письма: “Наши женщины раньше делали рисунки на теле черным соком ули. Рисунки были красивые, но держались недолго. Две недели, пока шла ярмарка, – и на том спасибо. Но иногда старейшины толковали про какой-то вид ули, который не смывается. Сегодня мы знаем, что это письмо белых. Если ты пойдешь в суд и заглянешь в тамошние нотариальные книги, начатые лет двадцать назад или того больше, то сам увидишь – они такие же, как когда их писали. Они не говорят сегодня одно, а завтра другое, в этом году одно, а в следующем другое. В книге Окойе сегодня не может стать Оконкво завтра. В Библии Пилат говорит: «Что я написал, то написал». Это ули никогда не выцветает”».

41

Мы не знаем, как его звали, где он родился, сколько прожил. Я буду называть его «он», потому что думаю, это был мужчина. Женщины в Греции того времени не имели свободы передвижения, самостоятельности и права совершить что-то подобное.

Он жил в VIII веке до нашей эры, двадцать восемь веков тому назад. Он перевернул мой мир. Я пишу эти строки, испытывая благодарность к безвестному, забытому греку, который додумался до такой чудесной штуки, хотя сам, возможно, не осознавал всей ее важности. В моем воображении он путешественник, возможно, островитянин. Наверняка водил дружбу с дубленными морем, загорелыми финикийскими купцами. Наверняка пил с ними вечерами в портовых тавернах, вдыхал соленый воздух вперемешку с дымком от миски каракатиц на столе и слушал морские байки. Про корабли, рвущиеся сквозь штормы, огромные, как горы, водяные валы, кораблекрушения, странные происшествия, таинственные женские голоса в ночи. Но больше всего его восхищало скромное на первый взгляд умение моряков: как им удавалось так быстро писать?

Греки узнали письменность в эпоху расцвета Крита и Микенских царств: она представляла собой созвездия тайных знаков и служила исключительно царским счетоводам. Сложнейшая слоговая система с очень ограниченным употреблением, можно сказать, элитная. За последние века грабежи и набеги, да и просто бедность едва не похоронили этот путаный лабиринт знаков. Для нашего героя письмо символизировало власть, и бегло строчившие финикийцы казались ему небожителями. Смятенный, растерянный, он возжелал узнать их тайну. Решил проникнуть в суть написанного слова.

Он нашел одного или пару грамотеев и, вероятно, заплатил им из собственного кармана. Встречались они, скорее всего, на каком-нибудь острове (Тире, Милосе или Кипре) или даже на ливанском побережье (например, в порту Аль-Мина, где эвбейские торговцы имели дела с финикийцами). У своих наставников он