только от технологий. Это и опасно, и восхитительно. Черта, отделяющая наши умы от интернета, постепенно стирается. У нас сложилось впечатление, будто всё, что можно найти в гугле, является нашим знанием. Когда несколько людей беседуют, кто-нибудь обязательно принимается искать информацию в смартфоне, проверяя истинность сказанного. Он ныряет в дисплей, словно водоплавающая птица, и через минуту выныривает с добычей: со знанием дела объявляет, как звали того актера или в какие дни хорошо ловится рыбка-бананка.

Вегнер, начавший эксперименты в 80-е годы XX века, считает, что если мы помним, где искать нужную информацию, не удерживая при этом знаний как таковых, то мы все равно расширяем границы нашего мышления. Это основа его теории трансактивной памяти. По Вегнеру, никто не способен помнить всё. Мы копим информацию в умах других людей, к которым можем обратиться с вопросом, в книгах и в исполинской киберпамяти.

Алфавит представлял собой более революционную технологию, чем даже интернет. Он впервые выстроил совместную, обширную, общедоступную память. Отдельному мозгу не под силу вместить всё знание и всю литературу, но благодаря письменности каждый из нас способен распахнуть им двери. Можно соглашаться с Сократом и считать, что мы стали стадом чванливых невежд. А можно думать, что с помощью книг мы, все вместе, образовали самый большой и умный мозг на свете. Борхес, придерживавшийся второй точки зрения, писал: «Среди различных орудий, которыми располагает человек, самым удивительным, несомненно, является книга. Все остальное можно считать его физическим продолжением. Микроскоп и телескоп – продолжают глаз, телефон – голос, плуг и шпага – руки. Но книга – совсем другое дело, книга – продолжение памяти и воображения».

46

Под ослепительным солнцем полудня в окрестностях Афин Сократ сказал Федру, что писаные слова – мертвые призрачные знаки, внебрачные дети единственной живой речи – устной.

Фридрих Гёльдерлин, рожденный двадцать веков спустя, мечтал пронестись сквозь время и попасть на мирный луг «в тени платанов, / Где Илис бежал среди цветов, / Где над Агорой, весельем прянув, / Расходился рокот голосов, / Где отвага юношей будила, / Где сердца к себе склонял Сократ, / В миртах, где Аспазия бродила, / Где Платон творил свой вертоград».

Так часто бывает: одни считают времена, в которых живут, упадочными, а для других они – предмет ностальгии. Гёльдерлин чувствовал себя древним афинянином, по ошибке угодившим в угрюмую Германию. Его истинной родиной был золотой век, поносимый Сократом за истребление настоящей учености.

В возрасте тридцати лет немецкий поэт начал страдать психическим расстройством. У него случались приступы гнева, лихорадочного возбуждения, неконтролируемого многословия. Родственники поместили безнадежно больного Гёльдерлина в лечебницу. В 1807 году его навестил столяр по имени Эрнст Циммер, поклонник его книги «Гиперион». Циммер решил забрать Гёльдерлина жить к себе, в дом на берегу реки Неккар. Там, окруженный заботой семьи своего читателя, поэт прожил до самой смерти в 1843 году.

Циммер принял почти незнакомого, психически больного человека, кормил его и заботился о нем, потому что тот написал его любимый роман. Безмолвный текст книги создал связь, продлившуюся почти сорок лет, куда более крепкую, чем простая взаимная приязнь. Может, писаные слова – и мертвые призрачные знаки, внебрачные дети устной речи, но мы, люди, умеем вдохнуть в них жизнь. Я не отказалась бы рассказать историю Гёльдерлина и Циммера старому брюзге Сократу.

47

«451 градус по Фаренгейту» – температура, при которой горят книги, и заглавие футуристического романа Рэя Брэдбери. Футуристического ли?

Действие разворачивается в темные времена: чтение находится под запретом. Пожарные занимаются не тушением пожаров, а сожжением книг, найденных в тайниках у некоторых непокорных граждан. Правительственным указом всем приказано быть счастливыми. А в книгах полно вредных мыслей, к тому же чтение в одиночестве вызывает меланхолию. Население следует защитить от писателей, насаждающих дурные идеи.

Инакомыслящих преследуют. Они скрываются в лесах, окружающих города, близ дорог, на берегах отравленных рек, на заброшенных железнодорожных путях. Передвигаются под светом звезд, притворяясь бродягами. Они наизусть выучили целые книги и удерживают в памяти – там, где их никому не выследить. «Вначале все было стихийно. У каждого была какая-то книга, которую он хотел запомнить. Но мы встречались друг с другом, создали нечто вроде организации и наметили план действий. Мы передадим книги из уст в уста нашим детям, а наши дети в свою очередь передадут другим. А когда война кончится, тогда в один прекрасный день, в один прекрасный год книги снова можно будет написать, созовем всех этих людей, и они прочтут наизусть все, что знают, и мы все это напечатаем на бумаге. А потом, возможно, наступит новый век тьмы и придется опять все начинать сначала». Эти хранители в бегах, видевшие, как погибло их любимое дело, вечно продолжают путь, и ведет их только одно – книга, застывшая в спокойных зрачках каждого.

Казалось бы, перед нами чистая антиутопия, но это не совсем так. Очень похожие события случались в истории. В 213 году до нашей эры, когда греки пытались собрать все книги мира в Александрии, китайский император Шихуанди приказал сжечь все книги в своих владениях. Костра избежали только труды по земледелию и медицине, а также гадания. Император желал, чтобы история начиналась с него. Стремился отменить прошлое, потому что его противники с тоской вспоминали прежних правителей. Судя по источникам того времени, приказ выполнялся беспрекословно. («Те, кто, прикрываясь Древностью, вздумают очернять настоящее время, будут казнены вместе со всеми родичами. Укрыватели книг подвергнутся клеймению каленым железом и отправятся на каторгу».) Ненависть Шихуанди погубила тысячи и тысячи книг – в том числе все конфуцианские трактаты. Императорские ищейки вламывались в дома, изымали книги и сжигали дотла. Больше четырехсот недовольных мудрецов были погребены заживо.

В 191 году до нашей эры, при новой династии, многие из утраченных книг удалось написать снова. Подвергая себя огромному риску, книжники сохранили в памяти целые произведения, уберегли от войны и поджигателей.

И этот случай не единственный. Когда Александр захватил и поджег Персеполь, сгорели все экземпляры священной книги зороастрийцев. Верующие восстановили ее по памяти слово за словом. Как раз тогда, когда Брэдбери задумывал свою антиутопию, во времена сталинского террора одиннадцать друзей Анны Ахматовой заучивали наизусть стихи из душераздирающего «Реквиема» по мере написания, чтобы они не пропали, если с Ахматовой что-то случится. Письмо и память не враждуют. На протяжении истории они спасали друг друга: литература сохраняет прошлое, память выручает книги, когда им грозит опасность.

В древности, когда еще теплились угольки устной культуры, когда книг было меньше и их чаще перечитывали, читатели нередко запоминали все произведение наизусть. Мы знаем, что рапсоды за несколько «сеансов» могли продекламировать все пятнадцать тысяч