строк «Илиады» или двенадцать тысяч «Одиссеи». Обычные люди также могли в точности цитировать длинные литературные тексты. Блаженный Августин вспоминает своего однокашника Симплиция, умевшего воспроизводить целые речи Цицерона и все поэмы Вергилия – то есть тысячи стихов – задом наперед, от конца к началу. При чтении Симплиций «вырезал» трогавшие его фразы «на вощеных табличках памяти», запоминал и мог декламировать так, словно смотрел в книгу. Римский врачеватель II века по имени Антилл пошел еще дальше: он утверждал, что запоминать книги полезно для здоровья. У него имелась целая забавная теория на этот счет. Люди, никогда не делавшие усилий, чтобы выучить наизусть историю, стихотворение, диалог, – говорил Антилл, – испытывают трудности с выведением из организма определенных вредных веществ. А те, кто способен процитировать на память длинный текст, с легкостью исторгают эти скверны с дыханием.

Возможно, и мы с вами, сами того не ведая, – как бродяги Брэдбери, китайские книжники, зороастрийцы или друзья Анны Ахматовой, – храним в уме самые важные для нас страницы. «Я “Государство” Платона», – говорит один из персонажей «451 градуса по Фаренгейту». «Я Марк Аврелий». «Глава первая из книги Торо “Уолден” живет в Грин-Ривер, глава вторая – в Уиллоу-Фарм». «Есть городок с населением всего в двадцать семь человек; в этом городке у нас хранится полное собрание трудов Бертрана Рассела – столько-то страниц в голове у каждого из обитателей». Оборванный хранитель с сальными волосами и грязными ногтями добавляет: «Не пытайтесь судить о книге по ее обложке».

В каком-то смысле все мы, читатели, носим внутри тайные личные библиотеки, составленные из тронувших наши души слов.

Научиться читать тени

48

Книги не могли не создать себе читателей. Тем самым они полностью изменили образ жизни греков.

Алфавит начал пускать корни в мире воинов. Образование – военное, атлетическое и музыкальное – получали только юноши из аристократии. В детстве они обучались дома. В подростковом возрасте, с тринадцати до восемнадцати, постигали военное дело с помощью взрослых наставников – в Древней Греции это было общепринято. Общество благоволило подобным отношениям между зрелыми воителями и избранными юношами, обязательно знатного происхождения. Греки считали, что это на пользу и тем и другим: ветеран старался блеснуть перед своим фаворитом, а юный ученик стремился быть достойным того, кто его выбрал. Женщины сидели взаперти в гинекеях, и полисы представляли собой этакие мужские клубы. Мужчины соревновались друг с другом, каждый желал стать героем. В перерывах между битвами устраивали пиры, состязания, охоты. Честь отстаивали в кровавых стычках. Историк Фукидид утверждает, что греки всегда носили оружие, потому что опасность подстерегала всюду – и в городах, и на дорогах. Афиняне, продолжает он, первыми завели привычку оставлять оружие дома и вести себя чуть менее грубо.

В VI веке до нашей эры образование перестало быть исключительно военным и атлетическим. Полностью, разумеется, муштровка не исчезла, поскольку обитатели древних городов без конца воевали с соседними государствами и протыкали копьями всякого чужака. Однако обучение счету и письму мало-помалу завоевывало популярность. Только в последних оплотах архаики – например, в Спарте – по-прежнему отдавали тринадцать лет обязательному воинскому воспитанию.

И случилось непредвиденное. Алфавитная лихорадка вышла за пределы кругов знати, считавшей образование своей исключительной привилегией. Гордым аристократам пришлось смириться с тем, что все больше нахальных выскочек возмутительным образом желали обучать своих детей письму и готовы были за учебу платить. Так родилась школа. Личное воспитание, которое давали тренеры, не отвечало больше нуждам большинства и постепенно стало сходить на нет. Многие свободные, но не благородные юноши стремились к знаниям, и спрос породил предложение: возникли первые пространства для коллективного обучения.

Чтобы датировать это поворотное событие, следует обратиться за подсказками к античным текстам. Одно из древнейших упоминаний: о школе почти походя говорится в произведении, поразительно созвучном нашему времени. Это рассказ о жутком случае на маленьком острове Астипалея. Географ Павсаний в «Описании Эллады» повествует о массовом убийстве, потрясшем жителей архипелага Додеканес в 492 году до нашей эры. Преступление сохранялось в памяти островитян во II веке нашей эры, когда Павсаний и записал историю о нем: нечто среднее между «Боулингом для Колумбины» и легендой о Самсоне. Павсаний пишет, что некий юноша, обиженный на судьбу и склонный к жестокости, ворвался в школу и в приступе бешенства убил множество детей: «Кулачный боец Клеомед из Астипалеи убил в поединке своего соперника Икка из Эпидавра. За это олимпийские судьи лишили его титула победителя. Клеомед обезумел от ярости. Вернувшись в Астипалею, он вбежал в школу, где занимались шестьдесят учеников, и голыми руками обрушил колонну, поддерживавшую потолок. Кровля рухнула на мальчиков, и все они погибли».

Если отвлечься от печального финала, эта история содержит ценные сведения: в начале V века до нашей эры на малюсеньком – 13 километров шириной – островке в Эгейском море была школа, которую посещали шестьдесят учеников. Другие свидетельства подтверждают достоверность этих цифр. К тому времени алфавит в Греции проник даже в самые отдаленные деревни, с которых История стряхивает пыль, только если там случается стихийное бедствие или кровавое преступление.

49

Моя мама хотела научить меня читать, а я отказывалась. Я боялась. У нас в школе был мальчик по имени Альварито, из учительской семьи. Его познакомили с буквами дома. Когда все мы еле-еле разбирали карточки со слогами, он уже до противного безупречно и бегло читал даже самые трудные фрагменты. Такое не прощают. Месть настигла его на переменке, во дворе. За ним гонялись. Дразнили очкариком и жиртрестом. Потоптали портфель. Закинули куртку на ветку инжира, и он не мог достать ее, потому что не умел лазать по деревьям. Альварито нарушил негласные правила школы: слишком умничал. Родителям пришлось перевести его.

«Мне это не грозит», – думала я с гордостью. К тому же зачем мне забегать вперед, если мама и так читает мне каждый вечер? Наш маленький театр вне опасности, пока я не умею читать. А вот научиться писать я хотела. Я не знала, что одно без другого невозможно.

И вот, наконец, у меня в руках карандаш. Ухватить его не так-то просто, все равно что укротить дикого зверя. Я с силой вдавливаю его в бумагу, чтобы не сбежал, но иногда он бунтует и ломает нос о тетрадку. Тогда приходится заново его затачивать. Так и вижу себя: я сижу вместе с одноклассниками за круглым столом ванильного цвета. Наклонившись вперед, вырисовываю палочки, скобочки, кружочки, зигзаги. Передвигая руку, от напряжения слегка высовываю язык. Строчки «м», цепляющихся за соседок. Строчки пузатых «б». Мне не нравится поперечная палочка у «т», какая-то она лишняя.

Через некоторое время я обретаю мастерство: могу соединять буквы. «М» вытягивает хвостик в сторону «а». Сначала все