крышей, да и всем видом эта библиотека напоминала домик из сказки или альпийское шале. Я входила в сумрачный зальчик, выбирала комикс, вылетала с новым сокровищем обратно в залитый светом парк и находила скамейку, чтобы тут же начать читать. Читала я вдумчиво, от первой буквы до последней, упиваясь картинками и историями, пока вокруг медленно наступал вечер и скрипели велосипеды. Потом возвращала добычу в библиотеку, покидала лес и возвращалась домой. Становилось прохладно, но в голове моей так и кипели образы.

Все чудеса парка, превращенного детским взглядом в лес, были, конечно, плодами моей фантазии: книги и населявшие их герои, шепот тополей, словно рассказывающих мне сказку, сама библиотека. Я подсела на комиксы и каждый вечер нуждалась во все большей дозе.

Более десяти тысяч испанских библиотекарей – а во всем мире работают сотни тысяч – подпитывают нашу зависимость от слов. У них хранится наркотик. Мы доверили им совокупность наших знаний и грез, от волшебных сказок до энциклопедий, от высоколобых опусов до самых вульгарных комиксов. Многие издательства сейчас уничтожают тиражи, чтобы сократить расходы на склады, а библиотеки остаются хранилищами отверженных слов, сундуками с сокровищами.

Каждая библиотека уникальна и, как кто-то сказал мне однажды, похожа на своего библиотекаря. Я восхищаюсь этими сотнями тысяч людей, которые все еще верят в будущее книг, точнее, умеют отменять время. Они дают советы, подбадривают, завлекают, выдумывают предлоги – все ради того, чтобы взгляд читателя пробудил книгу, снятую с полки, где она, возможно, провела не одно десятилетие. Они знают, что это простенькое действие в сущности – Лазарь, иди вон! – воскрешение целого мира.

История библиотекарей началась давным-давно в месопотамской части Плодородного полумесяца, но мы почти ничего не знаем о родоначальниках профессии. Первым с нами заговаривает Каллимах, мы можем ясно представить его дни за кропотливой работой и ночи, отданные писательству. Многие авторы после Каллимаха нанимались на определенном этапе жизни библиотекарями, прятались за стенами книг, манящих и пугающих. Гёте, Казанова, Гёльдерлин, братья Гримм, Льюис Кэрролл, Музиль, Онетти, Перек, Стивен Кинг. «Бог сделал меня поэтом, а я сделалась библиотекарем», – написала Глория Фуэртес.

То же произошло с Борхесом, слепым библиотекарем, который сам по себе – едва ли не отдельный жанр литературы. Друг писателя рассказывает, как однажды прошелся с ним по Национальной библиотеке в Буэнос-Айресе. Борхес был в своей стихии. Взглядом – уже неясным – охватывал каждую полку. Точно знал, где какая книга, а открыв ее, безошибочно находил нужную страницу. Теряясь в набитых томами коридорах, проскальзывая через почти невидимые лазейки, прокладывал себе путь во тьме с точностью эквилибриста, словно слепец Хорхе Бургосский, безмолвный хранитель монастырской библиотеки и коварный убийца, которого Умберто Эко – то ли ради чествования, то ли ради осмеяния – изобразил в «Имени розы» похожим на Борхеса.

В начале ХХ века ремесло, принадлежавшее со времен Ниневии, Вавилона и Александрии мужчинам, начало мирно переходить в женские руки. К 1910 году почти 80 % библиотекарей составляли женщины. И поскольку работать разрешалось только незамужним, коллективное воображение нарисовало карикатурную фигуру вечно недовольной, ворчливой библиотекарши, старой девы с седым пучком, в старомодных очках и костюме, норовящей то и дело кого-нибудь отчитать. В те недалекие времена считалось, что женщина, работающая с книгами, непременно обязана была горевать об отсутствии колечка на пальце да неслучившемся потомстве. В фильме «Эта прекрасная жизнь», вышедшем в 1946 году, проскальзывает этот стереотип. Весь эпизод кажется мне тончайшей пародией, но, к сожалению, он снят совершенно серьезно. Главный герой, Джордж Бейли (в исполнении Джеймса Стюарта), собирается совершить самоубийство в Рождество. Вмешивается ангел-хранитель: с целью доказать небесполезность Джорджевой жизни он показывает Джорджу, каким был бы мир, если бы тот не родился. Понаблюдав за глубоко несчастными без него друзьями и родственниками, Джордж спрашивает ангела о своей жене: «А где же Мэри?» Ангел потупляется: «Нет, не проси, чтобы я показал ее…» У Джорджа рождаются страшные подозрения. Он хватает ангела за грудки: «Если знаешь, говори!» – «Не могу». – «Умоляю!» – «Тебе не понравится, Джордж». – «Где, где она?!» – в отчаянии допытывается Джордж. «Она осталась незамужней, Джордж… Сейчас она закрывает библиотеку». Джордж отшвыривает ангела и бросается туда. И вот на экране появляется Мэри. Она действительно запирает двери Поттерсвильской публичной библиотеки. Полный комплект: костюм синего чулка, пучок, очки с толстыми стеклами. Прижимая сумочку к груди, она бредет по улице, закомплексованная и несчастная. Звучит мрачная музыка. Джордж в ужасе, и зритель, видимо, тоже должен схватиться за голову: «Библиотекарша! Только не это!»

Подобные стереотипы, как показывает исследовательница Джулия Уэллс, живы и в современном кино. Библиотекарши по-прежнему часто выводятся в нем как брюзги, яростно шипящие на всякого, кто осмелится заговорить в их владениях. И тут мы сталкиваемся с грустным историческим парадоксом. В годы, непосредственно предшествующие съемкам картины Фрэнка Капры, в Испании, где недавно закончилась Гражданская война, библиотекарши, работавшие в период республики, считались опасными революционерками и подвергались преследованиям. Как правило, они были полной противоположностью Мэри из «Этой прекрасной жизни»: современными, прогрессивными девушками, первыми выпускницами испанских университетов. Франкистские власти следили за их общественной, профессиональной и частной жизнью. Тем, кому удалось сохранить работу в Государственном профобъединении библиотекарей и архивариусов, пришлось смириться с унизительным сокращением зарплаты, неудобными назначениями и запретом на повышение по службе. Я думаю о Марии Молинер, которую понизили на восемнадцать пунктов по шкале должностей, навсегда лишив возможности работать на руководящих или предполагающих допуск к секретной информации постах. Сначала ее отправили в архив Финансового управления Валенсии, потом в Мадридскую инженерную школу, и там она в одиночку составила свой потрясающий толковый словарь испанского языка. Библиотека детства моей мамы не была похожа на заколдованный домик в лесу: там работали две фактически репрессированные женщины.

У библиотек и библиотекарей есть своя «всемирная история низости»: нападений, бомбежек, цензуры, чисток, преследований. Они вдохновили творцов на создание удивительных персонажей: от Хорхе Бургосского в «Имени розы», способного превратить труд Аристотеля в орудие убийства, до Мэри, живущей в двух измерениях: в одном она счастливая мать семейства, в другом – страдающая библиотекарша (и мы, кстати, не знаем, какое она предпочитает). Но удивительнее всего сам их путь от ближневосточных начал – с кастами писцов и жрецов, охранявших знание от других, – до сегодняшних библиотек, открытых каждому, кто хочет читать и учиться.

На библиотечных полках бок о бок стоят книги, написанные во враждующих, даже воюющих в данный момент странах. Учебники фотографии рядом с сонниками. Книги о микробах рядом с книгами о галактиках. Автобиография военачальника рядом с воспоминаниями дезертира. Оптимистическое творчество непризнанного автора подле мрачной прозы автора успешного. Заметки писательницы-путешественницы и пять томов, в которых писатель-домосед в подробностях описывает свои грезы.