Куропаткинской, даже выезжала на Обуховскую. Ничего подозрительного не обнаружила. Значит, удар попытаются нанести здесь.

Мы ждали...

Маслов пробрался с другого конца баррикады ко мне и сказал:

— Слушай... Неужели так и помирать?..

Я посмотрел на него с досадой: зачем о смерти в такую минуту. Неуверенно ответил:

— Если придется, что ж...

— Так лучше вперед бросимся... И конец...

— Мы... А все, что за нами? Тоже — конец? Держаться! Приказ держаться, понял?

Никогда я не видел таким Маслова. Он и прежде-то не отличался мягкостью, а тут суровость будто сковала его, захолодила. Скажу ему — стань и иди! Пойдет. Один пойдет против вражьей цепи и ляжет, не вздрогнув. Только крикнет белякам напоследок что-нибудь злое, бросит прямо в лицо, ненависть свою выплеснет.

Приполз и Карагандян. Этот хоть и взволнован, но на лице какая-то неуловимая улыбка. Нет ее вроде, и губы сомкнуты, а отблеск ее в глазах ясно виден. Он что-то задумал свое, хитрое. Не терпится Карагандяну пустить в ход свою вторую и уже последнюю бомбу.

— Шугану, а? — спрашивает он меня. — С музыкой, а? — И выкладывает свой план: проберется дворами в тыл к белым, к месту, где они собрались под защиту глубокого крыльца, и ахнет гранатой в самую гущу. Ходы он уже разведал.

Я отклоняю затею. Вот-вот осиповцы начнут новую атаку. Надо встретить их на месте. Стоять до последнего. Возможно, мой довод звучал очень прозаично и не порадовал и, тем более, не убедил Карагандяна, но именно в сплоченности я видел нашу силу сейчас. Тогда он предложил другой план, более смелый: вместе с Плахиным обойдет банк и постарается пробраться ко второму полку. Устроит там заваруху. Может, найдет самого «диктатора», шуганет его бомбой...

Плахин, подобрав под себя ноги, жался к стволам карагача и слушал Маслова и Карагандяна. Меня слушал. Добрые синие глаза его лучились. Он принимал и жертвенную смелость Маслова, готов был стать рядом с ним под пули, и разделял фантазии Карагандяна — хоть сейчас мог пролезть через дувалы в тыл белякам. Он был другом и чужое умел считать своим. Мой приказ — стоять на месте — воспринял как необходимость, подчинился сразу. И я знал — будет стоять, возможно, даже дольше, чем все остальные бойцы.

— Холодно только, — поежился он, пытаясь размять застывшие ноги.

Холод, верно, леденил нас, пробирал до костей и избавиться от него не было никакой возможности. Впрочем, о холоде мы скоро забыли.

— Та-та-та-та...

Пулемет! От банка вдоль улицы полетел свинцовый шквал и прижал нас к земле. Тут уж мы побратались со снегом и морозом. Лица так и втиснулись в мостовую. Благо карагачи, они спасли нас от первых пуль. Теперь, когда беляки подтянули пулемет, отстреливаться стало во сто крат труднее. Голову не поднимешь. Режут свинцом все, что выглядывает из-за деревьев, каждую точку темную сбивают.

— Убрать «максимку»? — спросил меня Карагандян.

Я кивнул. Но это было лишь желание избавиться от бешеного огня. Знал, никто не в силах сделать такое, ни Карагандян, ни Маслов, ни любой из бойцов отряда. Просто мы страстно хотели действия, борьбы, а судьба предлагала нам лишь смерть. Подняться и принять свинец. И все же Карагандян пополз. Полз влево, к заснеженному арыку.

Не знаю, дополз ли он до пулемета, дополз вообще куда-нибудь. Это была наша последняя ночь. Последняя ночь вместе, в одном строю. Я увидел, как пошли от банка перебежкой осиповцы, и крикнул:

— Назад! Карагандян, назад!

Он или не услышал меня за треском пулемета, или уже не смог вернуться: свинец градом летел в нас, бил, вгрызался в деревья, скрежетал о камень мостовой, взвивал фонтанчики снега.

Мы должны были стоять на месте. Должны были остановить беляков.

— Огонь!

Я сам стрелял и требовал от отряда:

— Еще огонь!

Не знаю, как ребята под пулеметом умудрялись отвечать на мой приказ. Щелкали винтовки, и цепь осиповцев редела, рассеивалась. Беляки залегли, пережидая наш огонь, и снова поднимались, шли в атаку и снова залегали. «Максим» оказался уже у одного из крылец, шагах в трехстах от нас. Он совсем втиснул нас в мостовую.

— Плахин! — позвал я.

— Что?

— Проберись к Прудникову... Пусть торопится со своими бумагами...

Он понял. Встал... Эх, Плахин! Никогда-то не умел он беречься от пуль. Взяла. Сразу, в первую же секунду ожгла. И он качнулся.

— Ложись!

На что теперь ложиться. Он схватился рукой за плечо, согнулся. Но не упал. Пошел вдоль тротуара, ближе к деревьям. Пошел, наклонясь. Потом побежал. Побежал раненый.

— Стой, Плахин!

Не остановился, даже не повернул головы.

Наши товарищи из старого города, что ехали своим маршрутом к Жандармской слободке, примерно в три часа ночи наткнулись на вооруженный отряд.

Бабаджанов не имел приказа вступать в перестрелку, но пропустить мимо людей с винтовками не мог. Он перегнулся через седло, всмотрелся в незнакомые лица, спросил пароль. В ответ заругались. Площадно. И сразу же открыли огонь из наганов. Угодили в коней. Так, во всяком случае, решил Бабаджанов — лошади шарахнулись на тротуар, захрапели.

Расстояние между конниками и пешими было невеликим. Пока не пошли в ход винтовки, следовало принять решительные меры — или отойти в переулок, открытый справа, или кинуться на противника, тем более, что у Бабаджанова насчитывалось более ста человек, а по мостовой шагало примерно полсотни солдат. И он избрал второе. Пришпорил коня, с места взял в карьер, увлек за собой товарищей. Горячей лавиной покатились на пеших и, прежде чем те успели вскинуть винтовки, смяли строй, рассеяли беляков.

В первую минуту Бабаджанову показалось, что победа одержана. Но он имел дело с опытными вояками. Беляки укрылись в подъездах, за деревьями, и с колена стали отстреливаться.

С час пришлось повозиться с беляками, пока не выбили их из укрытий и не погнали на пустырек. Здесь человек тридцать окружили, отняли у них винтовки и наганы. Остальные разбежались. Отряд повел пленных к крепости.

Это было примерно в то время, когда мы отстреливались от осиповцев и еще надеялись на успешный исход боя. Бабаджанов слышал щелканье винтовок, доносившееся с Ирджарской, но стреляли в эту ночь всюду, и трудно было определить, где наиболее опасное положение, куда идти на подмогу. У ворот крепости его остановили патрули. Он передал им донесение о встрече с беляками и попросил вызвать коменданта Белова. Через несколько минут ворота отворились, и отряд вместе с пленными проследовал в крепость.