сунул две пары чистых носков, взял из ванной мыльно-рыльные принадлежности – и в гараж: с женой прощаться не хотелось, а дочка с утра была в садике. Его старенькая «пятёрка» завелась, на удивление, с полпинка. Прогрел мотор, заправился на выезде из городка – и вперёд, на север.

После МКАД пейзаж за окном сменился быстро: вместо рекламных щитов и роскошных особняков новых русских всё чаще стали попадаться бескрайние, заросшие кустами да сорняками поля и заброшенные деревеньки с потемневшими от времени и дождей шиферными крышами.

«Эх, Россия… – вздохнул Иван, глядя на железные прутья пустого купола старой церкви, показавшейся в стороне. – А где же, вообще-то, народ? Неужели все вымерли?» В сёлах, которые он проезжал, изредка попадались сидящие на лавочках у домишек старушки, а чаще у дороги просто стояли вёдра с картошкой да банки с огурцами.

Включил радио, Расторгуев запел, и, как нарочно, тоже тоску:

Забытые Богом российские вёрсты,

Люблю я дороги печаль.

Я помню равнины, леса и погосты,

Святая великая даль…

У какой-то деревеньки Ивана тормознул робко поднявший руку мужичонка. Потёмкин открыл ему дверь:

– Садись!

Одному ехать было скучно.

– Только у меня денег – ни копейки, – предупредил мужичонка. – Из больницы добираюсь, домой.

Иван краем глаза осмотрел попутчика. Обычный мужик из сельской глубинки, в старой заношенной куртке, со следами много выпитого «Агдама» на сухом и морщинистом лице.

– Чем болел-то? – поинтересовался Иван, чтобы завязать беседу.

– Да избили меня… Две недели и пролежал. Ездил к сестре в райцентр, пошёл было на автобус, домой ехать, подошли двое, закурить спросили. Пока я доставал, они и давай меня хлестать. Часы сняли… Денег у меня с собой не было, так за это ещё надавали, пинками. Три ребра и сломали да по голове настукали сильно.

– А в милицию обращался?

– Милиционер в палату приходил, заявление ему написал. Обещал разобраться.

– Ну и как, разобрался?

Мужик глубоко вздохнул.

– Разберутся они… Со мной в палате такой же парень лежал, тоже избитый, на день раньше. Цыгане нас били! – вдруг прорвало мужика.

– Как цыгане? – невольно притормозил Иван.

«Это в ярославской-то глухомани цыгане стали бить и грабить русских мужиков?»

– Так! Я и раньше их в райцентре видал: ходят по рынку, плюют где попало. Домов понастроили, цыганят настругали, как тараканы бегают…

– Ну а вы что?

– А мы спились все, вот что… – с горечью ответил мужик. И вдруг низко наклонил голову, весь сжавшись.

Потёмкин невольно сбавил газ.

– Ты что приушипился-то?

– Они стояли…

Потёмкин посмотрел в зеркало заднего вида. Позади на обочине осталась какая-то иномарка с поднятым капотом, рядом стояли двое парней.

– Те цыгане, что ли?

– Ну да… – Мужичонка так и сидел, весь сжавшись.

Иван развернул машину. Подъехал, остановился впереди. Парни, действительно цыгане, стояли у машины и чему-то своему смеялись.

– Эй, это вы тут хозяева? – спросил, подойдя к ним, Потёмкин.

– Ну, а что? – с вызовом ответил один из них.

Иван молча, короткими ударами, свалил с ног сначала одного, а потом и другого. Оба заорали, катаясь по земле. Иван, взявши обоих за шкирки, несколько раз очень хорошо постукал лбами, приговаривая:

– Не цыгане тут хозяева, не цыгане…

И, вспомнив Яшку-цыгана из «Неуловимых мстителей», которого он уважал, добавил кулаками.

– Не позорьте свой народ, шпана, не позорьте.

А потом пинками в задницу отбросил обоих далеко в канаву. Выдернул в машине свечные провода, выворотил какие-то трубы в моторе и пошёл в свою драную «пятёрку».

– Да не трясись ты, смотреть противно! – выругался Иван.

Мужичонка так и не посмел расправить плечи.

– Мне тут жить…

– Тем более нехер трястись!

Замолчали.

– Останови у тех берёзок, моя деревня под тем лесом.

Потёмкин долго смотрел, как мужичонка семенит по тропинке через заросшее дурной травой поле к темневшим вдалеке избам, и думал: «И это русский мужик? Который Наполеона и Гитлера победил?»

Включил радио. Высоцкий заорал:

Вдоль дороги

Лес густой

С Бабами-ягами,

А в конце дороги той —

Плаха с топорами…

Выключил. «И так тошно…»

У выцветшего от времени знака их колхоза на дороге – «Родина» – Иван остановился. Вышел из машины, вдыхая лёгкий запах осенних трав. В небе тревожно стонала пигалица. С заброшенной церкви взлетела стая ворон.

«Так и не поставили кресты…» – вздохнул Иван.

Несколько лет назад молнией повалило два креста с церкви, а третий вообще унесло в озеро. «За грехи наши…» – шептались в магазине старухи. Когда в пятидесятые годы посадили местного попа – порезал кого-то по пьянке, – церковь быстро стала пустеть. Сначала установили в ней зерносушилку, местные оболтусы расписали изнутри стены, прямо на закопчённых святых, своими именами, а потом и огромные ворота куда-то исчезли, крыльцо сгнило. Развалился колхоз – не нужна стала и зерносушилка, так и стояла она в божьем храме.

Одно время местные активистки из верующих стали было собирать деньги на восстановление церкви, ходили с кружками по деревням, насобирали три тысячи от старушечьих пенсий, но грянула Павловская реформа, так и отступились от этой затеи. Кому надо было, молились по домам.

Мать болела, лежала под старым лоскутным стёганым одеялом. Иван поцеловал её в сухие губы.

– Как ты, мама?

– Да никак не помру…

– Лежи, лежи… Я сам всё сделаю и самовар поставлю.

Мать жила одна, ухаживала за ней её младшая сестра из соседней деревушки, прибегала каждый день проведать, а то и не по одному разу.

Иван ходил по избе, вдыхая родные запахи – печи, старых тряпок на лежанке, дедовских промасленных фуфаек и валенок. Мать лежала на кровати, на которой когда-то спали и умерли по очереди сначала его дед, потом бабушка, затем отец…

«Подай-ка ковшик… Да давай и второй…» – невольно вспомнил Иван слова деда. По утрам он, маясь с похмелья после выпитого накануне со встречи, не мог сам встать за водой.

На стене та же тарелка радио, давно молчащая. Когда радио ещё работало, дед обязательно слушал все новости, особенно когда по колхозному радио передавали наряды на работу на завтра. Давно уж был на пенсии, а всё равно слушал, кому и где косить, на каком поле пахать.

– Всё воюешь? Или победили, да я не слыхала? – спросила Ивана мать.

– Воюю, мама… – вздохнул Иван.

– Что так долго-то? Отец три года на фронте был, а ты вроде уж пять. Оружья мало, солдат ли? У нас уж не помню сколько годов как некого и в армию брать во всей волости: нет молодёжи совсем, одни пьяницы…

– Есть и оружие, и солдаты, – ответил Иван.

«Тогда почему же никак не победим? – сам себе задал он вопрос. И не смог на него ответить. – Если нас там ненавидят даже пятилетние дети…»

Иван вспомнил, как в первые дни этой кампании в каком-то чеченском селе, когда остановилась колонна, к его БМП подошёл мальчуган ростом с автомат.

– Слышь, командир, а это у тебя «стечкин».

«Как этот пацанёнок узнал, что я командир? – удивился тогда Потёмкин: на нём не было знаков отличия. – Как он догадался, что это именно „стечкин“? Многие офицеры не знали!» Пистолет было не видно под мышкой в кобуре, а этот мальчишка по пропорциям определил его марку!

– А откуда ты знаешь про такой пистолет? – спросил его Потёмкин.

– У моего брата такой же.

– А брат где?

– В горах, против