«Красные», услышав выступления Гайдара и Новодворской, стали напирать всё сильнее и скоро оттеснили митинг демократов с площадки перед кинотеатром. Чудом не дошло до схваток, насколько разгорелись страсти.

– Я спрашиваю майора милиции, – услышал Иван слова Новодворской, которая как раз проходила мимо, – «Почему вы не разгоняете коммунистов? У них же несанкционированный митинг!» Так он мне отвечает: «Мы их боимся!»

Её осторожно, поддерживая за локотки, свели вниз по лестнице.

– Давайте уйдём, а то опять начнут про жидомасонский заговор кричать, – сказала Новодворская.

Вокруг неё суетились её сторонники:

– Лера! Лера! Скорей в машину!

Анпиловцы на этом митинге явно взяли верх. Одна группа затянула «Вставай, проклятьем заклеймённый…», другая – «Вставай, страна огромная…», но тоже кто в лес, кто по дрова.

Ещё час-другой кипели страсти, люди доказывали друг другу, что нельзя было вводить войска в Чечню. Потёмкин, переходя от одной группы к другой, слушал яростные споры и вдруг поднял голову на Пушкина. Александр Сергеевич стоял и грустно смотрел на своих потомков…

«Однако в часть пора, надо, пожалуй, на войну собираться… – подумал тогда Потёмкин. – И дома теперь война предстоит».

Он встал со скамеечки, выбросил пустую бутылку в кусты и пошёл в деревню Ивана Григорьевича. Давно ему не было так тошно. «Мы их на Кавказе бьём, а они здесь наших матерей обирают… Дожила Россия».

Тесак для лучины и лопаты Иван Григорьевич приготовил.

– Может, позвать ещё кого, Иван? Может Витьку Синцова? Правда, он инвалид после армии…

– Не надо. Справлюсь.

На обочине перед деревней Потёмкин выбрал поваленную ветром суковатую лесину и вытащил её на дорогу. Сел на камень, закурил, тяжко вздохнул и стал ждать.

В голове крутился куплет:

По заснеженной белой обители

Вдаль кибитка по полю мчит.

А за то, что Россию обидели,

Емельян Пугачёв не простит…

Через полчаса на дороге показалась легковая машина. Притормозила у лесины, перегородившей дорогу. Водитель посигналил. Иван встал, поправил тесак сзади за поясом. Подошёл к водителю. Глянул в салон – трое, кавказцы, молодые, с наглыми глазами.

Водитель открыл дверь, выставил голову, поднимаясь с сиденья. Иван с силой рубанул ему тесаком в переносицу. В салоне заорали, оба пассажира выскочили, один сразу же побежал в кусты, а второй передёрнул затвор пистолета и, подаваясь назад, стал прицеливаться в Ивана. Тесак влетел ему в глотку. Потёмкин вытащил из рухнувшего тела тесак и побежал за третьим, в кусты. Догнал его и в прыжке рубанул по затылку. Вытер тесак от крови о штаны убитого и пошёл к машине, у которой уже стоял и трясся Иван Григорьевич.

– Ну ты наделал делов, Иван… Что теперь делать-то будем? Отвечать же придётся!

– Что делать? Закапывать будем. А машину в пруд спихнём. Принеси-ка лопаты…

Иван заглянул в салон. На заднем сиденье лежала барсетка. Открыл – большая пачка денег: сотенные, полусотенные, даже мятые десятки. Потом подобрал «макаров», валявшийся рядом со вторым убитым. «Пригодится ещё…»

Подошёл Иван Григорьевич с лопатами.

– Вот уж не думал, Иван, что ты на такое способен… Людей так просто порешить.

– Какие же это люди?.. Это говорящая биомасса.

– Говорящая – чего? Не понял…

– Биомасса, – повторил Иван. – И не просто так, а за дело. Я их не убиваю, а убираю с нашей земли. Таких, как эти, просто не должно быть на этом свете. – И добавил, чуть подумав: – В барсетке деньги, потом сходи по деревням, раздай старухам, у кого эти брали.

Они стащили ещё тёплые трупы в канаву, выкопали в ней же траншейку и столкнули туда убитых. Забросали землёй. Молча покурили. Вроде успокоились.

– А ты знаешь, что предок твой однажды острогой троих разбойников заколол? – спросил Иван Григорьевич.

– Слыхал, – ответил Потёмкин.

Была такая легенда в их семье. Где-то в начале девятнадцатого века в соседнюю деревню пришли трое разбойников, мужиков грабить, а когда пришли и к ним, то прадед всех троих и убил. И закопал у большого камня на берегу озера.

Машину Иван, разогнав, пустил с горы в пруд. Затонула быстро.

– Эх, бензин надо было слить, воду попортит, – чертыхнулся Потёмкин.

– Пойдём хоть обмоем это дело, что ли… – позвал Потёмкина Иван Григорьевич. – А то мне что-то не по себе… Давно крови не видел. Хотя доводилось и мне в своё время так же орудовать, но это штыком и в бою. А в Восточной Пруссии у меня случай был…

Он шёл сзади и что-то рассказывал, но Иван уже не слушал. Случившееся, конечно, подействовало и на него. Всё-таки убивать в бою – это одно, а у себя дома – совсем другое.

«Приехал, называется, в отпуск, отдохнуть от войны…»

– Вот ты скажи, – наливая по первой, спросил Потёмкина Иван Григорьевич, – под каким лозунгом вы сейчас в Чечне воюете?

– Под каким?.. – задумался Иван. – Ну как же: восстановление конституционного строя, борьба с международным терроризмом.

– Так уж и с международным?

– Да ты что, Иван Григорьевич? Там против нас воюют и афганцы, и казахов встречал, арабы, негры, даже украинцы. Ну эти бандеровцы, конечно.

Иван вспомнил, как в первую кампанию они взяли одного такого в плен. Тот понял, что жить ему осталось немного, и попросил разрешить спеть перед смертью. Когда украинец громко запел «Распрягайте, хлопцы, коней…», в глазах его блеснуло влагой. Посмотрел последний раз на тусклое солнце и, не допев куплет, свалился с пулей во лбу. Если бы спел он тогда эту песню, застрелить бы его Потёмкин уже не смог.

Труп валялся дня три в канаве, пока собаки яйца не сожрали. Потом Потёмкин приказал солдатам его закопать. На могилку поставили крест из палок, повесили на него дырявые кроссовки этого украинца.

Тогда Иван не понимал, почему же этот украинец так ненавидел русских, что пошёл с ними воевать. Хотел поговорить с ним на эту тему, пока не расстреляли, но как-то почувствовал, что разговор будет бесполезным: не перепрёшь ничем этого бандеровца, у него какая-то своя правда.

– Значит, интернациональный долг теперь уж не надо выполнять?

– Да вроде и речи об этом давно никто не ведёт. А что вдруг спросил?

– А приезжал к нам нынче летом какой-то историк из района, сказывал, что собирает материал для книги памяти о погибших в Афганистане. Я как раз из магазина выхожу, а он и спрашивает, как в деревню Спириху проехать. А деревни такой у нас нет уж лет двадцать. «Зачем вам, – спрашиваю, – эта деревня?» – «А там родился ваш земляк Рябков, погиб в Афганистане, подполковник был». Я Рябковых помню, ребятишек у них было много, а этого, Юрия, не помню, не знал его.

– Так чего этому историку надо было? – спросил Иван.

– Хотел расспросить родных и односельчан этого Рябкова, чтобы написать, каким он был, из какого корня. А и рассказывать оказалось некому: родни его нет, все примёрли, хотя я ещё помню после войны девок Рябковых – в почёте были. И домов нет этой деревни давно, на дрова растащили, всё и место-то кустами заросло.

– К чему ты всё это рассказываешь, не пойму, Иван Григорьевич.

– А к тому, что пока в этом Афганистане Рябков свой интернациональный долг выполнял, здесь его родная деревня запустела и исчезла. Это как? Это ладно? Что должно быть дороже: родная деревня или кишлак афганский?

– Раз он был подполковник, значит, послали, приказ выполнял…

– Приказ… Башкой надо думать, прежде чем любой приказ выполнять.

– Но ведь в Афганистане мы добра-то больше принесли, чем зла. Сколько заводов там построили,