"Мы вернулись слишком поздно для посещения сегодняшнего шоу, – продолжает она, – поэтому наши билеты пришлось отменить".

"Где вы сегодня побывали?"

"Мы прошлись по Путиловскому заводу, а потом были гостями Совета рабочих, и они выступали часами. Под конец у нас чуть ноги не отвалились. То, что они делают, – это здорово; не так эффективно, как дома, но нет и гонки, – это здорово".

"А они научились управлять всеми этими сложными машинами?" – спрашиваю я, желая понаблюдать за её реакцией.

Она сурово смотрит на меня, будто я подвергаю сомнению и саму революцию, и все её результаты.

"Скажи-ка, братишка, как ты думаешь, зачем они потратили столько денег? Просто чтобы посмотреть на это оборудование? Просто чтобы иметь возможность кое-что нам с тобой показать?"

Я не был уверен. Возможно, она могла бы рассказать мне побольше?

"Зачем же ты сюда приехал, если сам не можешь убедиться, что всё работает? Ты слепой или просто один из тех 'люксовых', которые не видят, не слышат и не умеют самостоятельно мыслить?"

"Но разве русские не все рабы?" – настаиваю я.

Девушка приходит в ярость.

"Ты, должно быть, совсем ку-ку! – восклицает она. – Рабы? Когда они строят дома, и клубы с бесплатными кинотеатрами, и больницы, и отправляют рабочих на Кавказ и в Крым за здоровьем, и освобождают женщин от стряпни? Я бы сказала, что они кто угодно, только не рабы. Что с тобой такое?"

Желая услышать от неё ещё что-нибудь, я делаю свой последний залп: "Просто подожди, пока не выберешься за город".

"Но мы были за городом. Мы объехали всю страну. Тебе бы лучше поумнеть, уехать из этой шикарной гостиницы и осмотреться самому".

"Это хорошая идея, – отвечаю я. – Но тебе бы не хотелось здесь жить, не так ли?"

"Конечно, я бы хотела жить здесь, если бы у меня не было прекрасной работы дома. Четверо из нашей банды собираются остаться здесь прямо сейчас. Что ты об этом скажешь? И почему они не должны этого делать?" – строго спрашивает она.

"Но еда, грязь, бедность".

Я украдкой бросаю взгляд на кресла, где до сих пор сидят и перешёптываются миссис Уортингтон-Фэйр и миссис Ахенбах.

"Ох, иди-ка утопись в Неве". Девушка поворачивается на каблуках и оставляет меня стоять там одного – изгоем, мужчиной за скобками.

Пару часов спустя я возвращаюсь с прогулки. И Ирина уже ждёт меня в непривычно пустынном вестибюле. Мягкие кресла тоже, к счастью, пусты. За стойкой в полном одиночестве сидит пожилой ночной портье, курит трубку и читает газету. Все проживающие, как консерваторы, так и леворадикалы, оставшись при своём мнении, отправились спать, и среди белой ночи воцарились тишина и покой.

Церковь и государство в 1905-ом

Ирина Скарятина

Я провела целое утро на кладбище Александро-Невской Лавры и посетила могилу Генерала. Там было так тихо и безлюдно, что мне вспомнилась знаменитая картина Максимова "Всё в прошлом", вывешенная в Третьяковской галерее и изображающая совсем старую даму, сидящую недалеко от крыльца своего полуразрушенного ампирного особняка, некогда бывшего величественным и красивым. "Всё в прошлом", – эти слова идеально описывали старый некрополь с его постепенно разваливавшимися памятниками, разросшимися кустами, травами, напоминавшими джунгли, и крошившимися дорожками. В некоторых местах холмики над могилами размылись и просели, образовав глубокие ямы, в которых проглядывались ветхие гробы. Кое-где даже гробы развалились и белые кости поблёскивали на солнце.

По обе стороны от крест-накрест пересекающих кладбище дорожек, чередуясь с потрёпанными непогодой надгробиями из железа, мрамора или гранита, стоят древние деревянные мавзолеи с до сих пор сохранившимися на них фамилиями родов, которым они некогда принадлежали. Их кривые, гниющие, гротескно вздувшиеся стены изгибаются во все стороны, будто вот-вот подломятся и уныло рухнут наземь. Сквозь замызганные окошки из разноцветного стекла, в основном красного, синего или жёлтого, видны маленькие столики, похожие на алтари, на которых стоят старомодные портреты или выцветшие фотографии усопших, и вазы с потускневшими искусственными цветами, и хрустальные сосуды для давным-давно погасших "вечных огней". А также там есть кованые стулья и скамейки, которыми когда-то пользовались живые, приходя навестить своих мёртвых. На многих входных дверях до сих пор сохранились таблички "Вечный уход", означающие, что монастырю была уплачена определённая сумма денег, обязывавшая монахов ухаживать за усыпальницей – до скончания веков.

Но в отличие от этого постепенного разрушения созданных человеком вещей, растительность здесь пышная, и она превращает некрополь в дикий, неухоженный, но прекрасный сад. Это даже похоже на летний лес – высокие деревья, густой подлесок и цветы, цветы повсюду.

Великолепный огромных размеров розовый куст полностью скрывает один из этих погибающих мавзолеев, и только золотой крест, до сих пор торчащий на верхушке спрятанной от глаз крыши, выглядит так, будто он сам пробился сквозь густую массу спутавшихся кроваво-красных цветов и ярко сияет над ними. Их тяжёлый аромат смешивается со специфическим запахом тления, исходящим из открывшихся могил, и летний ветерок разносит по узким тропинкам во всех направлениях эти два дыхания – жизни и смерти.

Но, по-видимому, это состояние распада и одичания продлится недолго. Если родственники не заявят свои права на могилы, падающие усыпальницы и разрушающиеся памятники будут полностью снесены, холмики сровнены с землёй, зияющие дыры вновь засыпаны грунтом, посажены новые деревья и кусты. Таким образом гробы, тела и кости умерших не будут потревожены, а лишь предоставлены природе, дабы она могла делать с почвой над ними всё, что ей заблагорассудится.

А старейшее из всех кладбище, где похоронены такие люди, как Рубинштейн, Глинка, Чайковский, Достоевский и многие другие, навсегда сохранится как музей-некрополь60.

Хотя Лавра больше и не является монастырём, а в её стенах живут обычные студенты, в ней всё ещё осталось несколько монахов, которые хоронят верующих и молятся над их могилами. И, как и в дореволюционные времена, там можно заказать панихиды – молебны по усопшим.

Атеисты и партийные погребены на собственном кладбище, расположенном на лужайке между главным кафедральным собором и прежним дворцом Санкт-Петербургского митрополита. Данные захоронения помечены эмблемами различных профессий лежащих в них людей. И, судя по всему, похоронено немало авиаторов, поскольку над могилами стоит небольшой лес из пропеллеров.

Именно по короткой аллее, протянувшейся прямой линией от дворца к собору, раньше обычно торжественно шествовал митрополит, направляясь на какую-нибудь религиозную церемонию, проводившуюся в храме Александра Невского – святого покровителя Петербурга. В эти моменты звонили все церковные колокола, монахи читали молитвы, большой хор исполнял громоподобное приветственное песнопение, а митрополит,