Рихтгофен, двоюродный брат Альбрехта Фрайхера фон Рихтгофена по прозвищу Красный барон, считавшегося лучшим асом Первой мировой, да и сам Вольфрам был одним из опытнейших немецких асов, но с ухудшением самочувствия он попросился о переводе в резерв и его место занял генерал-полковник Отто Десслох.

4-й военно-воздушный флот Люфтваффе состоял из двух авиационных корпусов – Первого и Четвёртого, которые в свою очередь подразделялись на эскадры, и в каждой из них находилось от 110 до 150 самолётов. Ну а уже эти эскадры состояли из трёх-четырёх эскадрилий.

Манштейн задумал устроить противнику на Букринском плацдарме девяти бальный огненный шторм и поэтому вызвал к себе Отто Десслоха и его начальника штаба, генерал-майора Карла Шульца.

Манштейн большое значение придавал новым родам войск, бронетанковым и авиации, и полагал, что только при их массированном и умелом применении можно говорить о современных методах ведения военных действий, но после Курска ему стало всё понятно, ведь он являлся крепким профессионалом (а это, кстати, признавали даже его недоброжелатели из Главного штаба Вермахта).

Манштейн уже не питал никаких иллюзий, но как профессионал он не собирался складывать руки и привык бороться до самого конца. Он был деятельным и приучил себя мало спать, однако сейчас он вообще не высыпался. И если сказать откровенно, то в последнее время он отдавался Морфию всего лишь на пару-три часа. Он явно был сам не свой и заметно нервничал. А всё потому, что каждый день Гитлер из «Волчьего логова» доставал его. Он названивал ему по нескольку раз и, впадая в сущую истерику, требовал немедленных и решительных действий. «Эрих, я призываю тебя любой ценой удержать оборону на Днепре и не сдавать Киев!» – заклинал фюрер. В принципе Манштейн и сам прекрасно понимал, что если не удержаться на Днепре, то перед противником откроется на несколько сотен километров открытое пространство, где негде будет закрепиться, и тогда придётся уже откатываться до самых отрогов Карпат.

– Отто, – обратился командующий Группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн к генерал-полковнику Десслоху, типичному прусскому служаке, – мне нужно вот этот участок стереть в пыль, – и указательный палец фельдмаршала упёрся в точку на карте, обозначавшую Букринский плацдарм. – Здесь никого живого не должно остаться! Сколько у тебя сейчас в наличии свободных эскадрилий?

Десслох замялся, но Манштейн повторил вопрос.

Наконец, Десслох произнес :

– Есть у меня кое-что…

– Н-ну-у…

– Но я должен по распоряжению Ставки этот резерв перебросить поближе к Крыму, а кое-что и на сам полуостров… И это я должен сделать уже в ближайшие дни…

– Я отменяю это распоряжение!

– Но…

– Никаких но!

– Но я не могу, господин фельдмаршал! У меня ведь приказ! Это ведь не шутки!

– Я сказал, отменяй! Передислоцируешь их на неделю позже.

– Но я не могу на себя взять такую ответственность…

– Хорошо. Всю ответственность за это решение я беру на себя!

– И приказ будет?

– Будет! И так, что у тебя есть?

Десслох наморщил лоб и после минутного размышления выдал:

– У меня в резерве две эскадры, это – шесть эскадрилий, господин фельдмаршал.

– Почти триста самолётов… Вполне достаточно. Их все направляй на этот плацдарм. Пусть не жалеют боеприпасы. Даю два дня на подготовку операции… И чтобы я после неё вообще ничего не слышал о Букринском плацдарме!

– Господин командующий, – вмешался в разговор начальник штаба 4-го военно-воздушного флота Люфтваффе генерал-майор Карл Шульц, – а как с гражданским населением?

– А что такое?

– Там же находятся несколько деревень… И их население не покинуло.

– Гражданское население меня не волнует, – оборвал Шульца Манштейн. – В последний раз повторяю: там никого не должно быть в живых! Ни-ко-го! Всем понятно?

Подчинённые Манштейна отмолчались. Никто не посмел ему перечить.

***

На тот участок плацдарма, где находилась третья рота младшего лейтенанта Юрия Шестопалова, Отто Десслох направил три эскадрильи пикирующих бомбардировщиков. Все они входили в Четвёртый авиакорпус и состояли из «Мессершмитов Ме 264», «Юнкерсов Ju 87 Штука» и «Хеншелей Hs 129», начавших форменную охоту на все живые цели на земле.

Эти самолёты после того, как сбрасывали весь боекомплект из авиабомб, на третьем или четвёртом заходе начинали буквально брюхом бороздить наши позиции и осыпали из пулемётов свинцовым дождём окопы.

Пока «месеры», «юнкерсы» и «хеншели» пропахивали плацдарм, бойцам из третьей роты нельзя было носа высунуть. Вся земля была изъедена воронками.

– Ну, где же наши-то летуны, куда они запропастились, их такую-то мать! – уже чуть ли не рычали бойцы из третьей роты.

– Если не отгонят этих офигевших стервятников через десять минут, то нас укатают по самую макушку в землю! – произнёс ефрейтор Дмитрий Клыч, и тут же он матерно и трёхэтажно выругался.

– Черти, ну где вы?! – прокричал ещё кто-то из бойцов и тоже зло выматерился.

Отборный мат раздавался уже отовсюду.

Жангали Темиров держался за уши и раскачивался на месте, его очевидно контузило. А вскоре контузию получил и Георгий. Авиабомба разорвалась в метрах двенадцати от него, и Георгия опять чудом не посекло осколками, которые со свистом пролетели в нескольких сантиметрах над ним, но Георгия наполовину засыпало землёй. Он еле вылез из-под неё, однако уже совершенно ничего не слышал. В ушах у него стоял звон, и даже, кажется, закапала кровь. Георгию тоже от невыносимой острой боли в ушах пришлось схватиться руками за голову, и он согнулся в три погибели и чуть не издал звериный стон. Но это было ещё не самое страшное, что ему пришлось пережить…

***

В метрах двадцати от младшего сержанта Георгия Неустроева находился его друг Мишка, он поправил сбившуюся на бок каску и что-то закричал, видно хотел спросить всё ли в порядке у Георгия, но младший сержант оглох и ничего не мог другу ответить. Мишка еще что-то прокричал и отвернулся. И тут, через несколько мгновений, прямо на глазах у Георгия в то место, где находился рядовой Скоробогатов, упала пятидесятикилограммовая авиабомба. Последовал взрыв. Земля и пыль вздыбились и поднялись на высоту трёх этажного дома, а когда они осели, в образовавшейся воронке от рядового Михаила Скоробогатова остались одни клочья, рваный сапог и фрагменты тела.

И вот тут из горла Георгия вырвался действительно звериный утробный рёв, это был рёв и одновременно стон, выражавший всю гамму ужаса и отчаяния. От нервного шока к Георгию внезапно вернулся слух, младший сержант схватил пулемёт, который валялся в полутора метрах от него, отброшенный взрывной волной, и начал неистово стрелять из него в небо по немецким самолётам, пролетавшим в нескольких десятков метров над ним, и вопить:

– Тва-а-ар-ри! Выр-родки! Да я вас