уже ввели карточки и теперь мы все затягиваем пояса. Но ничего, мы ко всему привычный народ, мы выдержим. Кое-какие учреждения эвакуируют, по городу ходят военные патрули и уже ввели комендантский час. Иногда даже ловят диверсантов. За распространение пораженческих настроений арестовывают, а то и расстреливают на месте. Но Москва не собирается сдаваться. Почти все настроены биться до последнего. Вокруг города создаются оборонительные укрепления, и мы уже несколько раз со всей группой выезжали в пригороды и копали окопы. На нашем потоке полтора-два месяца назад поступили и учились с нами шестеро мальчишек, так вот, все они добровольцами ушли на фронт! Молодцы! А одному, представляешь, не было четырех месяцев до восемнадцати лет, но у него оказывается дядя генерал, адъютант самого Василевского, и он через этого дядю добился, чтобы его всё-таки призвали. Ну, разве такой народ может кто-либо поставить на колени? В нашем институте совсем мало осталось парней. А кто ещё продолжает учиться, то все равно большую часть времени проводит в ополчении. В него уже вступила, наверное, вся Москва! Сотни тысяч женщин, мужчин и даже пожилых людей. Я своими глазами видела, к примеру, как на земляных работах махали кирками семидесятилетние дедули, профессора и маститые учёные, или знаменитые актрисы, известные всей стране. Но никто из них не отлынивает от этой работы и не хныкает. Стиснув зубы, мы делаем всё, что можем для защиты Москвы, потому что её нельзя сдавать! Это все понимают! Отступать просто уже некуда! Мы будем биться до последнего за нашу столицу!

Любимый Гошенька, я приняла твёрдое решение, что возьму академический и поступлю на курсы санинструкторов и стану медсестрой. Так многие девчонки сейчас делают. Мы так решили с Юлькой и Аней. Мы вместе завтра забираем документы. Только никому об этом моём решении не говори. Ни моим родителям, никому! Пусть все по-прежнему считают, что я учусь на актрису. А вот когда мы отгоним фашистов от Москвы, вот тогда я вернусь к учёбе. Тысячу раз тебя целую! И жду, очень жду, когда мы с тобой увидимся, любимый! Твоя Татьяна! Пиши!».

Георгий с этим письмом не расставался и перечитывал его каждый день.

Глава семнадцатая

В городе, как и во всей стране, жизнь перевели на военные рельсы. По инициативе рабочих на механическом вообще отменили выходные. Фронту необходимы были боеприпасы, и это понимал каждый, кто работал на заводе. Вкалывали с полной самоотдачей. Бригады постоянно перевыполняли план на 200, а то и на 300 процентов, а однажды бригада Имангали Ишанова сделала 650 процентов, причём всё это было не в ущерб качеству. За этим строго следили. Всё-таки на заводе клепали не кастрюли, а делали детали для боевых гранат.

И Георгий, и Марк Кириллович теперь редко появлялись дома, и все заботы о Екатерине Петровне легли на плечи Лиды. А ещё на ней были все домашние дела. Иногда к ней забегала ненадолго Роза, которая с полгода назад родила.

К ноябрю уже трое мальчишек из класса ушли на фронт, и один из них (это Саша Татаркин) погиб. Теперь его увеличенная фотография в траурной чёрной рамочке висела в вестибюле Первой школы и под ней всегда лежали цветы. Их приносили в том числе и девочки из их класса, которые оставались в Семипалатинске. Его часть бросили закрывать прорыв Вермахта под Ленинградом, на южном направлении к городу, и там случилось жуткое месиво, настоящая мясорубка. Танки немцев давили пехоту в голом поле. Наших там очень много полегло. А всего в вестибюле Первой школы уже висело больше пятнадцати фотографий в траурных рамках. И это всё были выпускники школы за несколько последних лет, на которых пришли похоронки.

Георгий переживал за Татьяну и когда получил на заводе отгул пошёл к её родителям. Дверь ему открыла Нина Григорьевна. Она с последнего раза, как её видел Георгий, изменилась. У неё осунулось лицо, на лбу проступили морщинки и в волосах заблестели серебристые ниточки.

– Здравствуй, Гоша! – обрадовалась Нина Григорьевна при виде Георгия, – Проходи!

– Не помешал?

– Да ну, что ты? Молодец, что пришёл! Сейчас я тебя напою чайком, только его разогрею. И у меня есть твои любимые булочки…

– Ещё и с яблочной начинкой?

– Как раз утром их сделала.

– А где Аркадий Семёнович? – спросил маму Татьяны Георгий.

– Он в школе. Теперь там часто задерживается. Ты же знаешь, у нас некоторые преподаватели призвались в армию, и нагрузка на оставшихся возросла. Аркадий помимо физики уже как три месяца преподает ещё физкультуру и труды. Он и сам несколько раз ходил в военкомат и требовал на повышенных тонах, чтобы его призвали, но пока что с его возраста не берут. Ой, что-то я тут заболталась! Ну, иди, мой руки, Гоша, а я пока накрою. – И Нина Григорьевна захлопотала на кухне.

Георгий прошёл к столу и сел.

– Нина Григорьевна, а как там Татьяна?

– А она что, не пишет? – резко повернулась к Георгию Нина Григорьевна.

– Мы списываемся, не волнуйтесь. Но я последнее письмо от неё получил две с половиной недели назад. Вот хотел узнать, может вам она что-то написала недавно…

– Я от неё письмо получила неделю назад. У неё всё хорошо. Теперь она заселилась в общежитие ГИТИСА… – Нина Григорьевна вдруг умолкла, чашки в её руках загремели, и она от волнения поставила их на стол, присела и спросила Георгия. – Гоша, а как ты думаешь, мы не сдадим немцам Москву?

– Конечно, не сдадим!

– Вот и Танечка мне об этом же пишет. Она не хочет уезжать из Москвы, хотя часть их института эвакуировали… То ли в Казань, то ли в Челябинск, ну в общем точно не знаю. Мы с Аркадием так за Танюшку переживаем. – И Нина Григорьевна не удержалась и всхлипнула, уткнувшись в платок. – Ну, ла-адно,– чуть успокоилась мама Тани, – как у вас то дела? Что нового? Как там Екатерина Петровна?

Теперь пришёл черед тяжело вздохнуть Георгию.

– Если честно, Нина Григорьевна, ничего хорошего. Врачи нас готовят к худшему. Мама тает на глазах. У неё вот недавно опять случился инфаркт. Уже третий… – на глазах Георгия невольно выступили слёзы. К горлу подступил комок, и он на какое-то время просто не мог ничего говорить.

Нина Григорьевна покачала сокрушённо головой и положила руку на ладонь Георгия:

– Гоша, мужайся.

Георгий вытер выступившие на глаза слёзы и задрожавшим голосом произнёс:

– Нам сказали, что четвёртый инфаркт она не переживёт. В-во-от… в-во-от так и живём. Лида не отходит