Санд, как и Бюффон, представляет себе центр Земли в виде гигантского тигля стеклодува. Грезовидец из «Лауры», переживая колоссальное остекленение, утверждает, будто в земном лоне «малейший драгоценный камень превосходит по размеру египетские пирамиды, а крупные кристаллы турмалина (достигают) объема наших мощнейших башен».

Земная кора – лишь грязь и шлаки. Красота внутри.

Глава 10

Кристаллы

Грезы о кристаллах

…Драгоценные камни окликали друг друга.

И внезапно гора утратила свои изумрудные кольца.

Махали-Пхал, «Нараяна»

I

Образы не поддаются той же классификации, что и понятия. Даже когда они обладают большой отчетливостью, они не подразделяются на исключающие друг друга роды. Изучив, например, камни и руды, мы не все сказали о кристаллах; когда мы грезили о всевозможных типах окаменения, мы не наблюдали как следует за грезами о кристаллах. Все это по меньшей мере необходимо повторить в новой тональности. Поэтому новую главу мы должны посвятить воображению кристаллов.

Как мы указывали в нашей книге «Грезы о воздухе», нельзя с уверенностью сказать, что созерцание прекрасных форм кристаллов, находимых в земле или минерализуемых с помощью длительных алхимических манипуляций, обязательно будет земным созерцанием, выбор которого характеризует земное воображение. Напротив, по кристаллам и драгоценным камням, представляющим собой наиболее естественные и определенные твердые тела, тела, твердость которых является как бы видимой, можно доказать поразительное изобилие всевозможных образов. Все типы воображаемого обретают здесь свои существенные образы. В кристаллическом камне грезят огонь, вода, земля и даже воздух. Уже тем, что напряженные грезы их персонализуют, полная классификация кристаллов и драгоценных камней поставляет материал для общей психологии воображения материи. Впоследствии мы также попытаемся проследить на примере одного кристалла образные линии, переносящие нас от одной материальной стихии к другой. Так нам удастся измерить крайние типы подвижности воображения. В частности, мы покажем, что один и тот же предмет, один и тот же кристалл, можно трактовать «по-земному» и «по-воздушному». Созерцая этот изумительный предмет, служащий окказиональной причиной столь свободной воображаемой активности, мы научимся попеременно то блистать, то крепнуть, извлекая все возможности из чистого и сплошного света. Мы увидим, как в необыкновенном синтезе объединяются образы глубин Земли и звездного неба; мы обнаружим поразительное единство грез о созвездиях и грез о кристаллах. Как лучше доказать, что мы должны избавиться от интересов объективного описания, если мы желаем пронаблюдать во всей их самостоятельности все виды деятельности воображающего субъекта, помещая образы на их уровень, в ряды изначальных феноменов?

Формирование поистине взаимных образов, в которых обмениваются между собой воображаемые ценности земли и неба, свет алмаза и свет звезды, – вот метод, который, как мы уже говорили, движется в сторону, противоположную процессу концептуализации. Понятие приближается постепенно, объединяя благоразумно приближенные друг к другу члены сравнения. Сочетая драгоценный камень со звездой, оно образует «соответствия» между тем, к чему мы прикасаемся, и тем, что мы видим, и тем самым грезовидец как бы погружает ладони в скопления звезд, чтобы ласкать драгоценные камешки. Наблюдая за работой землекопов, Малларме восклицает: «Что за драгоценности, текучее небо!» (Divagations. Conflit, р. 53). В этих пяти словах объединены четыре плана: камень, небо, неподвижность и текучесть. Логик может найти здесь повод для критики, поэту остается только восхищаться.

И если мы будем грезить такие взаимные образы, поддаваясь соблазну дойти до их корней, как бы спускаясь к месторождениям драгоценных камней и одновременно словно бы поднимаясь к сферам небесных светил, то мы поймем всю значимость изречения Новалиса, видевшего в рудокопах «что-то вроде опрокинутых астрологов» (Henri d’Ofterdingen. Trad., р. 128). Драгоценные камни – это звезды земли. А звезды – небесные алмазы. На небосводе существует земля, а внутри земли есть небо. Но мы не уразумеем этого соответствия, если будем видеть в нем лишь обобщенный и отвлеченный символизм. Как мы уже имели случай продемонстрировать, речь идет именно о материальном соответствии, о коммуникации между субстанциями. В «Королевской химии» Кроллиуса[358], книге, обильно цитировавшейся на протяжении столетий, читаем:

Драгоценные камни суть элементарные звезды. Драгоценные камни извлекают свой цвет, форму и оттенки металлов из формирования небесных светил.

(Royale Chymie de Crollius. Lyon, 1624, p. 112)

Более критично настроенный автор, Альфонс Барба, пишет:

В действительности кажется, будто драгоценные камни предназначены для того, чтобы в сокращенном виде представлять блеск Светил, – и будто они являют собой еще и образ этих светил, как по своему изяществу, так и по сроку своей жизни.

(Barba A. Métallurgie ou l’Art de tirer et de purifier des Métaux. Trad., 1751. T. I, p. 82)

В этом то ли реальном, то ли символическом соответствии можно уловить синтетическую ценность образа. Замкнуть в себе свет означает подготовить пути для жизни. Пико делла Мирандола[359] учит нас, что тела,

лучезарные по природе, наполнены всевозможными качествами сопричастности даже к жизненной силе. И не то чтобы он считал, будто свет сам по себе животворит или живет, но по меньшей мере свет готовит и располагает к жизни тело, способное к ней, благодаря предрасположенности собственной материи, тем более что, как утверждает он, такого рода свет не встречается без сопровождения некоторого тепла, каковое происходит здесь не из огня и не из воздуха, но попросту с неба, чьей способностью является сохранять и умерять все вещи. Наконец, подобно тому, как душа представляет собой невидимый свет, свет, согласно учению орфиков и Гераклита, есть видимая душа.

(Цит. по: Granger G. Paradoxe que les Métaux ont Vie. Ch. XIV)

II

Но перед подробным рассмотрением астральных флюидов кратко покажем, что кристаллы весьма отчетливо иллюстрируют биполярность панкалистских интересов.

На одном из полюсов грезящая душа проникается интересом к безмерной красоте, в особенности – к красоте знакомой: к голубому небу, к бескрайнему морю, к дремучему лесу, к абстрактному лесу, настолько громадному, настолько вплавленному в таинственное единство, что деревьев в нем мы уже не видим. А звездная ночь так огромна, так обильна звездным сиянием, что самих звезд совершенно так же не видно.

На другом полюсе грезящая душа проникается интересом к исключительной и изумительной красоте. На этот раз в чудесном образе нет вселенского величия; это красота, которую мы держим в руках: милые миниатюры, цветы или сокровища, творения феи.

Между двумя полюсами, как правило, существует такая противоположность, что некоторые обороты речи кажутся раздираемыми ими на части: переходя к другим размерам, язык как будто меняет и значения, даже когда этимология вроде бы утверждает некую