нерушимую связь. Так обстоят дела со словами «феерия» и «фея». Фея – это красота в миниатюре, феерия же – красота мира. Фея – это малое, которое творит великое. Она представляет собой грезу писателя, уединенного в своей мансарде. И наоборот, феерическое – в своей диковинной жизни – господствует над воображением и бросает ему вызов. Оно навязывает себя расточаемыми богатствами. В феерии центра созерцания уже нет, а значит, нет и созерцания. Феерия по своей сути превосходит любую интуицию. Она беспрерывно передвигает «точку» восторга. Она покидает само воображение.

В этой-то диалектике великого и малого без конца обмениваются между собой грезы о созвездиях и грезы о кристаллах.

III

Разумеется, корни грез о кристаллах нам следует искать вблизи редкостной и глубинной красоты изолированного кристалла. Стоит воображению воспринять уроки кристалла, как оно перенесет эти грезы на все остальное. Гийом Дэвисон, химик XVII века, «распространяет принцип кристаллизации не только на соли и минеральные вещества, но еще и на ячейки ульев и некоторые части растений, такие, как листья и цветочные лепестки»[360]. Но подобная кристаллизация является как бы внешней, а вот кристаллические грезы панкализуют свой предмет вглубь в поисках сокровенного в драгоценных камнях. Взгляд грезящего – удивительное дело – тяготеет к центру драгоценного камня. Такой грезовидец грезит внимательно.

Несомненно, воображение иногда проявляет интерес и к весьма крупным кристаллам, но те представляются ему всего лишь диковинками. Таков, к примеру, экспонируемый в Берне кристалл скальной породы, «бернский гигант», или же кристалл из Музеума[361]; внутри последнего экспоната раздуваются белые облака. В действительности о растущих кристаллах мы никогда не грезим. В сновидениях мы скорее уж встречаемся с осветляющимися кристаллами. Это сосредоточивающийся свет, изолированная прозрачность:

Belle lumière qu’un orfèvre

Voudrait entourer d’une pierre.

Прекрасный свет, что златокузнец

Пожелал поместить вокруг камня.

(Рильке. Poèmes français)

Так кристалл пробуждает материализм чистоты. Как выразился Виктор Гюго: «Кристаллу и хотелось бы запачкаться, да он не может» (Les Travailleurs de la mer. Éd. Nelson. T. I, p. 226).

При таком сжатии, в этой сгущенной прозрачности кажется, будто камень достиг еще и абсолютной твердости. Мы воображаем, что молот не способен раздробить этот атом жестких грез. Отсюда легенда о том, что алмаз способен выдержать «удары молотобойца» (Реми Белло)[362].

Тем самым с кристаллом сочетается греза о твердости. Можно отыскать массу текстов XVI и XVII веков, где горный хрусталь[363] описывается еще и как замерзшая вода[364]. Когда этот стародавний образ выразительно подчеркивают, наделяя его энергией моральной метафоры, ему как бы возвращают жизнь. В романе «Человек, который смеется» Виктор Гюго пишет:

Хрусталь получается из облагороженного льда… алмаз же – из облагороженного хрусталя; как утверждают, лед становится хрусталем за тысячу лет, а хрусталь алмазом – за тысячу столетий.

(T. II, р. 420)

Аналогично этому стоит лишь всеми силами захотеть чистоты и прозрачности сердца, как мы увидим кристаллизацию блага. Надо заметить, что Виктор Гюго уже не верит в традиционный образ, однако материальное воображение не расстается с традициями этого образа.

Для любого грезовидца кристалл представляет собой активный центр, влекущий к себе кристаллическую материю. Обычно говорят, что кристалл подпитывается водой-матерью. Один автор переворачивает этот образ и говорит, что пищеварение – это кристаллизация. Грезы о кристаллизации также с неизбежностью представляются грезами об избыточной твердости, о затвердении. Кристалл может считаться и своего рода основой совершенной формы, формы, образованной благодаря своему единству. Потому-то Ла Метери[365] и сказал: «Кристаллизация является одним из грандиознейших явлений природы». И добавил:

У каждой соли, у каждого камня, у каждого металла есть подходящая форма… Если смотреть на вещи шире, то мы не побоимся утверждать, что воспроизводство организованных существ, растений и животных равным образом есть подлинная кристаллизация… Когда смешивается мужское и женское семя, достигается тот же эффект, что и при смешивании двух солей: результат – кристаллизация плода.

Мы прекрасно ощущаем, что в таких интуициях присутствуют всего-навсего реализованные воображаемые ценности. Если бы кристалл не обладал из ряда вон выходящей воображаемой ценностью, его не воспринимали бы как зародыш ребенка.

Но нам возразят, что греза не всегда центрирована вокруг изолированного камня и что нередко случается грезить о пещере, наполненной сокровищами, кристаллическими богатствами, отовсюду мечущими пламя. Следует отметить, что, когда во сне мы так находим драгоценные камни в освещенном гроте, они всегда бывают разноцветными и весьма разнообразными. Им нет числа; им свойствен, так сказать, странный онирический цвет пестрого многообразия, который можно назвать цветом неисчислимого. Они рассеивают чары. И тогда грезовидец теряет нить грезы, как если бы такое обилие света дробило его видение, а такое разноцветье лишало жизнь его нервов согласованности. И действительно, когда эти пестрые грезы о гроте или сундуке, набитом драгоценными камнями, переписываются в литературе, то в конечном счете они делаются монотонными. Литературная живопись этих чудесных богатств в таких случаях превращается в шаблон, а читатель перескакивает через страницы, чтобы увидеть, что произойдет с героем, только что приобретшим столь баснословные богатства.

Но есть и авторы, которые находят тут удовольствие. Можно вспомнить сцену из «Акселя», когда Сара обнаруживает зарытый в горах клад[366]. Чтобы повернуть утесы на их петлях, Сара пользуется обычным для сказок методом, и психоаналитики без труда дадут ему характеристику:

Соединив ладони на эфесе кинжала, казалось, она собрала воедино все свои юные силы, а наконечником копья оперлась меж глаз геральдической Мертвой Головы.

Тогда-то и открылись все двери:

Из сводчатой щели отверстия, – по мере того, как отверстие становилось все более зияющим, – излился сначала искрящийся ливень камней, шелестящий дождь алмазов, а миг спустя посыпались драгоценные камни всех цветов, купающиеся в свете, – мириады бриллиантов с гранями, похожими на молнии, бесчисленные тяжелые ожерелья опять же из алмазов, сверкающие безделушки, жемчуга. Эти журчащие потоки огня, казалось, внезапно затопили плечи, волосы и одежду Сары: драгоценные камни и жемчужины прыгали вокруг нее со всех сторон, со звоном ударяясь о мрамор могил, образуя снопы ослепительных искр даже подле белых статуй с потрескиванием пожара.

Эту страницу можно привести как свидетельство о паранойе, фиксированной на богатствах. Можно вспомнить, что отец Вилье де Лиль-Адана провел всю жизнь в поисках сокровищ. Какой отзвук воображаемой жизни может передать шум «громыхающих и звенящих водопадов жидкого золота», «низвергающихся в самый низ тенистой аллеи»?

Аналогичным образом поверхностная греза быстро утрачивает интерес к чересчур подвижным и многочисленным кристаллическим узорам