подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания и истекать кровью, – честолюбие, знакомое каждому шестнадцатилетнему юноше. Проявление и удовлетворение желания, кажущиеся недостижимыми, замещаются и возвышаются подвигом во имя любви. И тем самым смерть тотчас же становится альтернативой такого удовлетворения, обеспечивая, так сказать, освобождение обеих сторон».

Постановка турниров заимствует свои идеи у Романов о Круглом Столе. Так, в XV-м столетии Падарм (Pas d’Armes; разновидность рыцарского турнира, существовавшая в XV–XVI вв. и отличавшаяся наличием театрализованного постановочного элемента – прим. пер.) сообщает об Источнике Слез, основываясь на воображаемом романическом приключении: «Источник, впрочем, устраивают на самом деле. И затем целый год первого числа каждого месяца у этого источника неизвестный рыцарь ставит шатер, там восседает дама (т. е. ее изображение), которая держит единорога с тремя щитами. Каждый рыцарь, если он коснется одного из щитов или же велит сделать это своему оруженосцу, свяжет себя обетом вступить с рыцарем у источника в поединок, условия которого тщательнейшим образом сформулированы в пространных chapitres [статьях], являющихся одновременно и письменным вызовом, и описанием проведения схватки. Коснуться щитов мог только тот рыцарь, который находился в седле, из-за чего рыцари всегда должны были располагать лошадьми.

Бывало и по-другому: в поединке Emprise du dragon [Путы дракона] четыре рыцаря располагались на перекрестке; ни одна дама не могла миновать перекрестка, без того чтобы какой-нибудь рыцарь не сломал ради нее двух копий, в противном случае с нее брали «выкуп». Детская игра в фанты на самом деле не что иное, как сниженная и упрощенная форма все той же древней игры в войну и любовь. Не свидетельствует ли достаточно ясно об этом родстве предписание вроде следующего пункта из Chapitres de la Fontaine des pleurs: a будет кто в поединке наземь повержен, то рыцарь сей должен в течение года носить на руке золотой браслет с замком, покамест не отыщется дама, имеющая при себе от замка ключик, она же и освободит его, коли он пообещает ей свою службу. А то еще рассказывают о великане, коего ведет взявший его в плен карлик; о золотом дереве и “dame de l’isle celée” [ «даме с затерянного острова»] или о “noble chevalier esclave et serviteur à la belle géande à la blonde perruque, la plus grande du monde” [ «благородном рыцаре, пребывающем в рабстве и услужении у прекрасной великанши в белокуром парике, огромнейшей в мире»]. Анонимность рыцаря – неизменная черта подобного вымысла; это “le blanc chevalier” [ «белый рыцарь»], “le chevalier mesconnu” [ «неизвестный рыцарь»], “le chevalier à la pélerine” [ «рыцарь в плаще»], или же это герой романа, и тогда он зовется «рыцарем лебедя» или носит герб Ланселота, Тристана или Паламеда.

В большинстве случаев на всех этих поединках лежит налет меланхолии: la Fontaine des pleurs свидетельствует об этом самим названием; белое, фиолетовое и черное поле щитов усыпано белыми слезами, щитов этих касаются из сострадания к Dame de pleurs [Даме слез]. На Emprise du dragon король Рене появляется в черном (и не без оснований) – он только что перенес разлуку со своей дочерью Маргаритой, ставшей королевою Англии. Вороная лошадь покрыта черной попоной, у него черное копье и щит цвета собольего меха, по которому рассыпаны серебристые слезы. В Arbre Charlemagne – также золотые и черные слезы на черном и фиолетовом поле. Однако все это не всегда выдержано в столь мрачных тонах. В другой раз король Рене, этот ненасытный поклонник прекрасного, несет Joyeuse garde [Веселую стражу] под Сомюром. Сорок дней в построенном из дерева замке de la joyeuse garde [веселой стражи] длит он праздник со своей супругой, своей дочерью и Жанной де Лаваль, которая должна будет стать его второю женой. Для нее-то и был втайне устроен праздник: выстроен замок, расписан и украшен коврами, и все это выдержано в красном и белом. В его Pas d’armes de la bergère [Поединке пастушки] царит стиль пасторали. Представляя пастухов и пастушек, рыцари и дамы, с посохами и волынками, облачены в серые одежды, украшенные серебром и золотом» ((Хайзинга, Йохан. Осень Средневековья. Глава пятая. Мечта о подвиге и любви. Текст приводится по вышеуказанному источнику).

Эротический элемент турнира до сих пор проявляется в рыцарском обычае носить вуаль или часть облачения своей дамы, которую он ей иногда вручает после боя всю пропитанную кровью.

«Именно принадлежностью к сфере страсти, где турнир только и приобретает свое значение, объясняется та решимость, с которой Церковь давно уже вела борьбу с этим обычаем. О том, что турниры и впрямь давали повод к нарушению супружеской верности, привлекая всеобщее внимание к подобным случаям, свидетельствует, например, рассказывающий о турнире 1389 г. монах из Сен-Дени, на которого затем ссылается Жан Жювеналь дез Урсен» (Хайзинга, Йохан. Осень Средневековья. Глава пятая. Мечта о подвиге и любви. Текст приводится по вышеуказанному источнику).

* * *

Однако большая популярность турниров это уже намек на упадок рыцарства. Начиная с XV-го столетия (битва при Азенкуре) последнее уже сталкивается со все более жестокими и материальными реалиями, которые отбрасывают его в литературу, праздники и символические игры: «Военные соображения и требования тактики большею частью отодвигают на задний план рыцарские представления. Время от времени все еще высказывается мнение, что реальное сражение также представляет собой не что иное, как битву, обусловленную законами чести и проходящую в соответствии с определенными правилами, – однако в свете требований, обусловленных военными действиями, прислушиваются к этому мнению достаточно редко» (Хайзинга, Йохан. Осень Средневековья. Глава седьмая. Значение рыцарского идеала в войне и политике. Текст приводится по вышеуказанному источнику). Тем не менее «… на исходе XIV столетия весь пышный и наполовину игровой антураж личного состязания ради чести и славы еще в полном расцвете: украшения на шлемах и гербы, знамена и боевые кличи героев, старающихся превзойти друг друга в силе и доблести» (Хайзинга, Йохан. Осень Средневековья. Глава седьмая. Значение рыцарского идеала в войне и политике. Текст приводится по вышеуказанному источнику). Но в ходе XV-го столетия воевать стали пешими и рядами. Еще одно значительное преобразование в конце века: «… появляются ландскнехты с огромными барабанами – обычай, который был заимствован на Востоке. Барабаны с их чисто гипнотизирующим воздействием, лишенным всяческой музыкальности, знаменуют разительный переход от эпохи рыцарства к милитаристскому духу нашего времени: это один из элементов процесса механизации войн» (См. там же). Наконец, последний удар по рыцарству был нанесен благодаря изобретению артиллерии: «Пушка, какой бы ничтожной она ни казалась, уже возвещала грядущие перемены в ведении войн. Была какая-то символическая ирония в том, что Жак де Лален, краса и гордость странствующих