равнине в силу своего рода механического закона равенства действия и противодействия, часто применяющегося в онирической сфере. Грезящий географ,– если таковой найдется,– предлагает свои услуги, чтобы удержать гору подобно Атланту. И неважно, что его сочтут хвастуном (tranche-montagne)! Сочувственно созерцая рельеф, он участвует в борьбе сил с убежденностью демиурга. Чтобы лучше понять массивность горы, необходимо грезить о ее поднятии. Горы одушевляют своего героя. Атлант – это человек, динамизированный горами. С нашей точки зрения, миф об Атланте есть миф о горах. С полным основанием Атлант является сразу и героем, и горой. Атлант несет небо на приземистых горах, на плечах земли. Гора тоже хочет, чтобы ее считали героическим существом. В «Путешествии в Спарту» Баррес характеризует Тайгет[442] «как героя пейзажа». А Виктор Гюго в «Легенде веков» пишет следующую строку:

Великие горы, эти безмолвные и священные носильщики.

(Т. I, р. 72)

Сейчас мы увидим, как поэты – без помощи какой бы то ни было эрудиции – обретают эту первозданную мифологию. Вначале подчеркнем это динамическое созерцание, это активно мифологическое созерцание, преодолевающее мифологию смысла. Созерцать мироздание при помощи воображения материальных сил означает заново совершать все подвиги Геракла, бороться со всеми угнетающими силами природы человеческими усилиями, направлять человеческое тело в действие против мира. Здесь мы встречаемся с принципом антропоморфного усилия, специфицируемого по своему объектному дополнению. Такое воображаемое усилие располагает нас у рождения символов, а его не объяснишь смутным и формальным анимизмом. Мы не поймем всего значения психологического применения мифологии, если удовольствуемся формальным анализом ее символов или же если слишком быстро будем продвигаться к их социальному смыслу. Мы должны пережить состояние уединенной мифологии, мифологии индивидуальной, динамически вовлекаясь в миф в единстве нашей грезящей воли.

Так Геракл, увидев Атланта (то ли героя, то ли гору?), помогает Атланту, сам становится Атлантом.

И вот все увеличивается. То, что Атлант или Геракл водружают все небо себе на затылок, – не более чем еще один пример обычного преодоления динамических образов. В воображаемой жизни, как и в жизни реальной, судьба сил – заходить слишком далеко. В царстве воображения сильным можно сделаться не иначе, как став всемогущим. Грезы воли о могуществе – это грезы о воле к всемогуществу. У сверхчеловека нет равных. Он обречен пережить психологию гордыни, не пропустив в ней ни строчки. Даже когда он в этом не признается, он представляет собой один из образов в галерее легендарных героев.

Но какое блаженство – эта энергичная жизнь среди образов! До чего же достойна Богов эта энергичная образная жизнь! Если бы мы могли изучать подвиги Геракла в их динамических грезах, как образы первозданной воли, мы добрались бы до своего рода центральной гигиены, обладающей уже почти всеми свойствами гигиены осуществленной. Воображать усилие лирически, сочетать с воображаемым усилием сияющие легендарные образы – это поистине тонизировать все существо, не обращаясь к мускульной неполноте упражнений обычной гимнастики.

Образы, совершенно ничего не значащие для большинства читателей, восстанавливаются со всей благотворностью жизни грез, когда их соотносят с первозданными легендами. Так, например, в современной анатомии утверждают, что первый позвонок называется атлантом из-за того, что на нем держится голова. В наши дни забывают упомянуть астрологическое основание, согласно коему голова есть «небо микрокосма». В былые времена человеческое тело, которое сравнивали с телом вселенной, хранило в себе частицу великих легенд. Да простят это наблюдение над ничтожной деталью философу, который поклоняется словам и не может решиться поставить им в упрек даже самую мелочь в их метафорической игре. Когда именем Атланта свидетельствуют почтение к первому шейному позвонку, то кажется, будто голова лучше вращается на своем стержне.

Иногда грандиозные образы, скрывающиеся за недомолвками, оживают, когда словам возвращают все связанные с ними воспоминания. Так обстоят дела с образом Планеты-Головы у Анри Мишо, когда мы читаем в его «Атланте»:

Бремя Планеты-Головы… надавило на тело, ставшее чем-то вроде выветривающейся насыпи… Бремя Планеты-Головы с растущей массой занимает необозримую часть горизонта.

(Lieux inexprimables // Fontaine. No. 61, p. 354)

Такова страница, требующая именно «шейного» чтения, при котором с ясным умом и чистой совестью мы возносим хвалу позвонку по имени «атлант».

Итак, каждый образ, т.е. всякий акт воображения, имеет право сохранять – помимо своего объектного дополнения, обретающегося в реальности,– еще и свое легендарное дополнение. Позвонок «атлант» осуществляет вертикальное движение всех позвонков. Кажется, будто в позвонке «атлант» фокусируется сопротивление бунтаря против рока. Об одной героине романа «Может быть, да, может быть, нет» д’Аннунцио пишет:

Ярость ее не раздавила… от дикого отвращения сила ее запружинила: позвонки ее спины распрямились, твердое ядро могущества в ее душе лишь окрепло.

(Trad., р. 392)

До чего же велико воздействие слов, относящихся к человеку, когда, например, позвоночный столб грезится в прямой осанке, в осанке вертикальной, как сама ось всякого распрямления!

Не соблазняла ли эта греза благоразумнейшего из психологов? Анри Валлон[443] в «Психологической эволюции ребенка» пишет: Возможно, понятие вертикали как неподвижной оси вещей соотносится с распрямленной осанкой человека, выучиться которой стоит ему стольких усилий.

Согласно этому взгляду, позвоночный столб представляет собой нечто вроде интровертивно переживаемой нити отвеса. Он ощутимо соотносится со всякой психологией распрямления и является активным проводником, помогающим в нашей глубинной борьбе с тяготением.

Сопоставление Валлона с Шеллингом – вот что даст нам уверенность в том, что мы покрыли все поле психологических возможностей, от экспериментирующей мысли до мысли грезящей. Во «Введении в философию мифологии» Шеллинг пишет:

Только у вертикального направления имеется активный духовный смысл; ширина чисто пассивна и материальна. Значение человеческого тела состоит, скорее, в его высоте, нежели в его ширине.

(Trad., р. 214)

Прежде всего держаться прямо. Остальное приходит по мере возможности. Держаться прямо в распрямленной вселенной: так «Я» проецирует «не-Я» в метафизике репрезентации воли.

Иногда своего рода имплицитному Атланту доводится обозначать напряжение в затылке. Возьмем, например, краткий синтез визуальных и динамических образов, замеченных Жозефом Пейре при виде пика Сервен (Matterhorn)[444]: «Чтобы разглядеть его, требовалось запрокинуть голову, выдерживая затылком вес его головокружительной высоты». В своих воспоминаниях юности аналогичное замечание делает Розеггер[445]: со дна долины он видит гору столь неимоверной высоты, что его охватило головокружение, когда он «откинул голову назад, чтобы иметь возможность смотреть вверх» (Jeunesse dans la Forêt. Trad., Paris, 1908, p. 8)[446].

На одной странице из Жозе Корти мы также ощущаем болезненный союз верха и низа в вертикальности,