же, Гоголем, вернее, гением Гоголя барственных героев, то вся Россия, ужаснувшись этой карикатуре и вылившемуся на страницы «Выбранных мест…» феномену, с ещё большей силой принялась готовить себя к раскрепощению.

Гоголь вынужден был исполнить две роли подряд, очень трудные роли, диаметрально противоположные, так уж выпало ему, судьба играла его жизнью, как играет каждым из нас. Кто-то уместит свои драмы в узком кругу обыденности, а кто-то во всей России не окажется незаметен. У великого человека и ошибки великие. А если уж великому человеку приходится пасть, то и падение его происходит с большой высоты.

Но вот Гоголь пал и был раздавлен обрушившимися на него ударами судьбы. Проходило время, а Гоголь всё же никак не мог понять их истинной причины. Человеку не дано понять, почти никогда не дано. В тяжком, мучительном чаду истекали 1840-е гг. Гоголь пребывал в тупике, Николаю Васильевичу не удавалось снова обрести себя. Однако он был ещё совсем не стар, ему было чуть за тридцать, и раз уж Гоголь совершал человеческие ошибки, то и какой-нибудь желанный краешек простой человеческой жизни мог бы оказаться ему доступен. А что же для этого было нужно? Понятно что: теплота, поддержка, ласка близкого человека, то есть близкой и желанной женщины, которая могла бы разделить ношу и понять высоту взлётов и падений гениального холостяка.

И вот ведь беда, Гоголь остановил свой взгляд на девице не просто знатной, не просто родовитой, нет, он присмотрел принцессу – ни больше ни меньше! Не мог он изменить себе, не мог.

* * *

В те недели, когда происходило издание «Выбранных мест…» в России, которым Гоголь руководил «удалённо», классик наш продолжал свои странствия по Европе. Зиму провёл в Неаполе, по весне двинулся по знакомому маршруту, чтобы летние месяцы, как уже сложилось, провести в Центральной Европе, где нет того зноя, который накатывает на Апеннины.

Вот снова дорога в северном направлении, на пути – Вечный город. Однако он вдруг начал становиться для нашего классика не таким родным, как прежде. В Риме Гоголь больше никогда не задержится надолго.

Покинув пределы города, неожиданно ставшего чужим, Гоголь и Флоренцию с Генуей посетит лишь грустным мимоходом. Потом перелистнёт путевую страницу под названием Марсель, устремится в Париж – там маета, дух революции, который Гоголю не по вкусу. Далее в гоголевском маршруте – Франкфурт – «гнездование» в доме Жуковского. Однако на сей раз и здесь всё не заладилось. Жена Жуковского больна, и ладно бы что-то обычное, но у неё – душа, душевная болезнь, помешательство. Всё не к добру, всё одно к одному!

Во Франкфурте Гоголь, как считает целый ряд биографов, написал «Авторскую исповедь», цитируемую нами здесь уже много раз, ту самую «Авторскую исповедь», немалая часть текста которой являлась, называя вещи своими именами, попыткой Гоголя оправдаться за конфузный срам «Выбранных мест…».

Однако, как мы помним, само это название «Авторская исповедь» Гоголем ещё не обозначено, а работа над этим необычным произведением послужила для нашего классика чем-то таким, что нередко советуют пациентам опытные психологи. «Возьмите-ка тетрадку, – говорят они, – и вылейте, выговорите туда свою проблему, напишите всё, что беспокоит вас, постаравшись избавиться таким образом от проблемы».

У Гоголя получилось, во всяком случае отчасти. «Исповедь» легла в стол, но поэту нашему стало полегче, он «выпустил пар», а затем отправился дальше колесить по знакомой до слёз Европе.

Кружась юлой и растрачивая своё одиночество на переезды, на кочевую жизнь, Гоголь наконец ухитряется взять себя в руки, совладать с бедой, что навалилась со всех сторон. Видать, что-то было ещё в запасе у Гоголя, теплилась какая-то надежда.

Ах, я же не сообщил ещё одной важной вещи! Когда происходила «травля» Гоголя в России, когда в его адрес сыпалось немерено упрёков и обвинений, Анна Михайловна Виельгорская была среди тех немногих, кто встал на сторону Гоголя, высказывая ему поддержку.

* * *

Теперь мы подходим к одному из занятных пунктиков гоголевской биографии, связанной с нею, с той графинечкой, что для нас «принцесса», и, может быть, важных пунктиков. Хотя важный он или не весьма – как посмотреть.

Итак, Гоголь в очередной раз всласть поколесил по Германии, снова прибыв в Бельгию, на приморский курорт Остенде, который полюбился ему давно и был накрепко связан в сознании Гоголя со светлым именем графини Анны.

На дворе – начало лета 1847 г., курортный сезон в самом начале, вода у мелководного побережья постепенно начинает прогреваться, Гоголь готов начать свои «лечебные купания», но и без них он вдруг поздоровел (о чём с удовлетворённым удивлением сообщает Жуковский в своих письмах друзьям).

Гоголь опять пишет послания графинечке. Ещё весной, находясь в Неаполе, он мечтал о встрече с ней, вспоминая о совместном пребывании в Остенде в 1844 г. «О, если бы привёл Бог вновь ощутить такую радость, как назад тому три года, – пишет он Анне Михайловне, – когда после долгих моих ожиданий привезла вас вдруг железная дорога и я увидел всех, всех милых сердцу моему» [340].

Теперь графское семейство снова собралось за границу, и желанию Гоголя, как видно, суждено осуществиться.

Вначале Виельгорские побывали в Висбадене, где графиня-мать лечила глаза, а Михаил Михайлович – «небольшую ранку на ноге», а к 1 сентября все трое приехали в Остенде [341], где они гуляли и принимали морские ванны.

Владимир Шенрок, то есть тот биограф, от гоголеведческой «схемы» которого отталкивались и отталкиваются многие последующие исследователи, рассуждая об истории отношений Николая Васильевича с Анной Михайловной, замечает, что если тень любви и была, если она и имела место, то завязка истории происходила здесь, в Остенде, примерно в данное время (лето 1847 г.).

На мой же взгляд, сформировавшийся после многолетнего изучения всех имеющихся на данный момент сведений и «улик» гоголевского влечения к Анне Виельгорской, завязка истории, вернее, начало неравнодушного к ней отношения было положено ещё в Ницце, сразу после «странного романа» со Смирновой, энергетика которого не могла просто так иссякнуть, ведь каким бы «братским» и «дружеским» не явилось чувство Гоголя к Ласточке, клубилось в нём немало страсти, недаром же Аксаков утверждал, что Гоголю любил Смирнову с увлечением. Так вот, отойдя от Ласточки и подсознательно ощущая влюблённость в неё, он (оставшись в Ницце, но переехав тогда жить к Виельгорским), не отдавая себе отчёта, начал сближаться с графиней Анной. А потом было Остенде, потом был Париж, потом были все те письма.

Но Шенрок, как мы уже говорили выше, обозначил «завязку романа» Гоголя и Виельгорской в период их пребывания в Остенде летом 1847 г.

Однако тут есть любопытный аспект! Владимир Иванович делает предположение о том, что Гоголь поначалу смотрел на молодую графиню лишь как на любимую подопечную и даже собрался