за прошедшие годы астрономы совершили массу новых открытий, да и технический прогресс не стоял на месте. Что не могло быть в любом случае осуществлено более полувека назад, теперь оказалось детской игрой.

В технические инновации планетария, такие как вращающиеся модели планет, имитацию солнечных и лунных затмений и панораму Селины, Паландора вникать не стала: она хоть и не подражала королеве Виндрии, но в точных науках, всё-таки, разбиралась слабо. А вот бани ей очень понравились. Даже слишком. Она провела там без малого два с половиной часа и не хотела уходить, несмотря на то, что её провожатые настаивали, что злоупотребление горячим паром может негативно сказаться на развитии плода. Рруть, к примеру, благоразумно удалилась после первого часа. Правильно, ей следовало позаботиться о реальном малыше, а не о том, чтобы поддерживать иллюзию, что давалось киане куда легче в своей стихии. Паландоре требовалась вода. Много воды.

На последней неделе лета киана Фэй предложила невестке показаться её домашнему лекарю. Она давно уже держала эту мысль в голове, но не хотела навязываться и вмешиваться не в своё дело. Тем не менее, она пришла к выводу, что речь велась, в том числе, и о её внуке, чья мать теперь оказалась на пороге тридцать второй недели беременности, и лучше всего было убедиться, что их здоровью ничто не угрожало.

Как бы Паландора отказалась от осмотра? Пришлось дать добро, но попросить осмотреть для начала Рруть. В её присутствии.

«Замечательно, — с горькой иронией вздыхала киана, наблюдая за тем, как тактичный и аккуратный седобородый господин в зелёном халате склонился над девушкой, чей объёмный живот напоминал вращающиеся сферы в экспозиции планетария, — я вынуждена притворяться заботливой госпожой, а на деле наблюдаю за процедурой, чтобы в точности уразуметь свои дальнейшие действия… Как низко я ещё могу пасть?»

«Никак не ниже дна Первого озера, схватив за запястья своего благоверного», — отвечала ей совесть.

Но увиденное заставило её осознать, что одной имитацией округлостей тела она на сей раз не отделается. Что ей требуется нечто большее, имитация жизни… Причём без аномалий развития и отклонений. Из них двоих медик был он — но никак не она.

Зато Паландора была элементалистом.

Она очень мало знала о магии воды, всё больше интуитивно. И замечала, что её сила не ограничивается манипуляцией со стихией. Что она позволяет создавать иллюзии, с каждым разом всё более стойкие и прочные, позволяет другим видеть то, чего нет, и принимать это за чистую монету.

И что порой им даже не требуется это видеть: достаточно одного её слова.

Как-то раз при посторонних её иллюзия ослабла, и это не осталось незамеченным. Рруть беспечно обронила, что её госпожа в тот день выглядела так, будто не ожидала никакого пополнения в семье. «Что ты имеешь в виду? — спросила её Паландора и прибавила: — Тебе померещилось. Я была такая же, как и всегда».

Это была не отговорка. Это было внушение. Она пристально посмотрела служанке в глаза и повторила эти слова, чувствуя, как сердце уходит в пятки. Паландора не могла позволить себе ещё одну ошибку.

И та ей поверила. Поверила на слово, слепо. Это было так необычно, что Паландора решила проверить свои догадки. Она попробовала лгать людям в лицо, пускать в голову туман, не прибегая к зрительным иллюзиям. Протягивала Рэю яблоко, уверяя его, что это груша — и он благодарил её, не задавая вопросов. По глазам было видно, что он их вовсе не имел. Киана убеждала торговцев в лавке, что уже заплатила за товар, и её отпускали. Тогда она давала им денег якобы сверху, на чай: скупостью девушка не отличалась и не в её правилах было уходить, не заплатив. Здесь был важен сам факт, что ей верят.

Это новое открытие окрыляло её, но вместе с тем ввергало в отчаяние. Если бы она знала, что обладает таким даром, ей не пришлось бы забирать жизнь у (условно, конечно) невинного человека. Не пришлось бы даже выходить за него замуж. Ей без труда удалось бы всех убедить в нецелесообразности этой затеи.

А, быть может, и с трудом, ведь пока её эксперименты ограничивались невинными шалостями. Теперь же ей предстояло раз навсегда выяснить, чего стоили её способности уже всерьёз.

Когда лекарь проводил Рруть, заметив, что состояние будущей матери более чем удовлетворительно и беременность протекает хорошо, Паландора отвлекла его светским разговором. Завела речь об Академии наук, о новых научных открытиях. Отметила преимущества виктонской медицины в сравнении с эскатонской и напоследок, когда он намерен был приступить к осмотру, невинно сказала: «Как, но ведь вы же его уже провели и остались довольны результатами. Вы разве не помните?»

— И в самом деле, — вежливо заметил медик, — что это со мной? Никак заработался… Горячая пора, знаете ли. А скоро осень, пойдёт инфлюэнца, простуды… Ну что же, рад был услужить. Здоровья и всех благ — и вам, и вашей девочке.

— Откуда вы знаете, что это девочка? — спросила Паландора. Ей бы проводить лекаря по-тихому, да радоваться, что уловка удалась, так нет же, любопытство пересилило.

— Форма живота, внешний вид, поведение и привычки… И профессиональное чутьё, разумеется. За годы карьеры мне довелось принять роды у сотни женщин: с таким опытом волей-неволей научишься различать прямые и косвенные признаки. Кстати, об этом: вы не желаете остаться в Виттенгру до того, как родится малыш?

— Я подумаю об этом, — обещала девушка, и лекарь удалился, убедив её в том, что знает дорогу и киане, в её положении, не стоит, право, суетиться и его провожать.

Подумать ей предстояло о многом. Во-первых, почему девочка? Ведь это было ложью от первой до последней секунды. Его воображение само домыслило картину? Или он говорил о служанке, смешав одно с другим? Впрочем, какая разница. Уже одно хорошо, что лекарь ничего не заподозрил.

Во-вторых, как следовало поступить дальше? Согласно врачебному заключению, Рруть оставались две недели до неизбежного.

Как бы Паландора ни размышляла, она не находила решения. Необходимость без конца притворяться измучила её и лишила сил. У неё раскалывалась голова, и девушке с трудом давались даже простенькие умозаключения.

В первый фэрдегор абалтора Рэй торжественно отправился в университет на приветственную церемонию и вернулся домой только поздно вечером, усталый, но сияющий, как платиновый карл. В первый же день ему удалось завести много новых знакомств и получше узнать своих одногруппников. Наличие общих интересов было в этом деле спорым помощником. С кем-то он даже успел затеять философский диспут и убедить аудиторию в