недель: для новорождённой такое путешествие обещало быть долгим и опасным. Девушка подчинилась, но не находила в этом для себя пользы. Довлело чувство вины, усиливавшееся благодаря необходимости день ото дня лицезреть этих добрых людей, которым она продолжала лгать. И потом, столица Вик-Тони ей, безусловно, нравилась, кое-чем откровенно прельщала и восхищала до глубины души, но дом её и сердце были не здесь. Они принадлежали краю Троих Озёр. Краю, который она так часто видела во сне и который, бывало, навещала вне тела. Это оказалось проще, чем она думала: её пугала необходимость преодолеть больше тысячи миль, чтобы вернуться домой, но, как выяснилось, такие большие расстояния не являлись для Паландоры помехой. Совсем ни к чему оказалось проделывать весь этот путь шаг за шагом: достаточно было пожелать очутиться в своих замковых покоях, которые она помнила до мельчайших деталей. С каждым днём она посещала замок всё чаще, одолеваемая тоской по дому. Даже не дому как таковому, а тихой заводи, где она могла укрыться ото всех и избавиться, наконец, от тягостной обязанности искажать правду.

Тристиш тем временем была встречена с восторгом. Виктонцы, в отличие от эскатонцев, не страдали таким недугом, как излишнее суеверие, а потому с радостью показывали новорождённых родственникам и друзьям. Разве что убеждались, что все находятся в добром здравии и тщательно вымыли руки, прежде чем прикасаться к младенцу. Уже совсем скоро малышка, не зная того, стала звездой салона. Хозяйке было жаль, что той предстояло вскоре уехать, и она уже заранее с нетерпением ожидала следующей встречи.

К середине осени Паландору, наконец, посадили на тот же торговый галеон, который доставил её в Виттенгру, и пожелали ей счастливого пути и скорейшего возвращения.

Рруть поднялась за ней на борт ничего не видя перед собой и поминутно спотыкаясь. Она и так провела четыре недели в глубокой скорби, и предстоящая морская поездка была ей совсем некстати. «Но ничего, — утешала она себя, — вот вернёмся домой и, клянусь, я больше ни шагу не ступлю из замка». Ко всем её невзгодам добавилось ещё и то обстоятельство, что океан в абалторе был неспокоен, и на третий день пути разразился шторм. Не сильный, не опасный, но ровно из тех нудных и затяжных, которые имеют свойство изматывать нескончаемой и неоднородной качкой. На сей раз девушке не рекомендовали покидать каюту и уж тем более приближаться к борту. Она наполняла ведро за ведром и чувствовала себя прескверно, и как-то ночью не выдержала. Вышла на палубу, ником не замеченная, подпрыгнула на волне и вцепилась в фальшборт. Скорбь изнуряла, изнуряла болезнь, тогда она вдруг подумала, что ей, в сущности, нечего здесь делать. Всех, кого она когда-то любила, она уже потеряла. А Паландора прекрасно обойдётся и без неё. Особенно теперь, когда у неё есть маленькая дочка.

Рруть не могла соображать ясно, и уныние застигло её врасплох в тот момент, когда ей было некому помочь. Поддавшись ему, бедняжка разжала пальцы…

* * *

Её искали, конечно; искали весь день, и два, и всё больше убеждались в том, что больше уже не найдут никогда. Усерднее всех искала киана — как раз оттого, что сразу же догадалась, что именно произошло, и до последнего убеждала себя, что её догадка ложна. Но нет. Единственной ложью здесь были не факты, которые говорили сами за себя, а та паутина, которой будущая гердина так ловко и незаметно оплела всё своё существование. И благодаря которой теперь на её совести была смерть не одного, но двух человек.

* * *

Возвращения на родину Паландора не запомнила. Один лишь бесконечный серый день, косые струи дождя, беспокойное море, не чинившее, впрочем, препятствий, и крохотный свёрток, который она прижимала к груди.

А также бесплодные попытки объяснить себе, как вышло так, что она, дар воды, меньше чем за год позволила воде по своей милости сгубить двоих? Первого утянула сама, вторую… Нет, она сколько угодно могла прятать синие глаза и огрызаться в ответ: «Я её не убивала!». Совесть было не убедить. И девушка прекрасно знала, что лишилась служанки и подруги по собственной вине.

В порту был тоже серый день, унылость серых пакгаузов, серые волосы кианы Виллы, серый плащ её советника — серого кота… На фоне этой серости полыхало лишь единственное огненное пятно.

Кудри Феруиз.

Именно она встретила Паландору у самого трапа и протянула ей руку. Янтарные глаза въедливо изучали путешественницу. Но куда больше — край одеяльца с вензелем гердины Фэй и крохотное личико безмятежно спавшей девочки.

Ведь, в конечном итоге, именно ради неё Феруиз прибыла в Озаланду. Чтобы удостовериться в том, что её старший брат и близкий друг не канул без следа, что отныне она стала тётей.

Эта новость застала её в самый подходящий момент: остаток лета Феруиз провела в административных делах, возведении теплиц по проекту западного побережья и попытках доказать, что её отношения с одноглазым капитаном стражи Йэллубана — дружеские, и не более того. Доказать, причём, самой себе, нежели ему. Тот и сам не переступал черты и общался с будущей гердиной, в первую очередь, оттого, что ему это общение доставляло истинное удовольствие. Он ценил общность их взглядов и интересов, принимал вызовы, которые эта женщина бросала один за другим, и не уставал ею восхищаться. Всё то же самое в равной степени испытывала и она. Плотный график не оставлял им много времени на личные встречи, а эпистолярный жанр ни один ни другая не жаловали, так что общались они довольно нечасто, но после Листопада выбрались-таки в Шаффиранский лес на осеннюю охоту. По дождям, по раскисшим дорогам, но вовсе не с кислыми лицами. Извозились в грязи, промокли до нитки и, если бы не верная легавая помощница Феруиз, которая к первому году жизни назубок усвоила все команды и была образцово натаскана, наверняка утонули бы в каком-нибудь застоявшемся болотце в поисках подстреленной тушки. Для рыжей галганки это стала первая проба в полевых условиях, и она выдержала её с достоинством. Вечером они, увешанные трофеями, развели костёр и с наслаждением облачились в сухую сменную одежду. Феруиз не хвалилась своим мастерством, но с гордостью поглядывала на добытую птицу.

«Всё закономерно, — заметил киан Дшон, установив вертел и нанизав на него перепела. — У тебя два глаза, да к тому же собака в придачу. Немудрено, что и добычи ты настреляла вдвое больше».

Собака между тем работала в команде и приносила трофеи обоим, о чём Феруиз сочла нужным напомнить. А