ЭПИЛОГ

— Принц едет на Ак'Либус!

Паландора оторвалась от созерцания гобелена четырёх сезонов, подаренного ей к свадьбе, и обернулась на бодрый детский стук каблучков. Негодующе поморщилась: всякий раз, когда Тристиш возвращалась от тёти, она одевалась так, как подобало бы юноше её возраста, но никак благородной девочке двенадцати лет.

— Почти двенадцати, мама, — поправила её Тристиш, — ровно без недели!

А эти рыжие вихры! Неужели так обязательно, будучи в Рэди-Калусе, походить на киану Феруиз во всём?

Девочка потупила взор. Паландора не высказала это вслух, но её удручённый взгляд был достаточно красноречив.

— Ты же знаешь… — прошептала она, — это не зависит от меня. Но, мамочка, уже к завтрашнему дню мои волосы вновь почернеют, тогда мы заплетём друг другу косы и спустимся в Озаланду, отметим благословенный первый цендегор.

— Да, хорошо, — улыбнулась киана. — Так что ты там говорила о принце?

Она прекрасно знала сама, что сын короля Дасона, принц Адейн, который восемь лет назад отправился на большую землю получать столичное образование, намеревался спешно возвратиться на остров в преддверии пятой восточной кампании, в связи с чем гердов всех областей приглашали ко двору, но энтузиазм дочери был заразителен. Поэтому она попросила девочку вновь рассказать ей последние новости. Та с восторгом поведала о том, как ей не терпится ещё раз побывать в Эрнерборе, к тому же на королевском приёме. А пятнадцатилетний принц… интересно, каков он из себя? Симпатичный?

— Разумеется, — ответила Паландора. — Но ты знаешь, он уже помолвлен.

Девочка вспыхнула. Она ведь совсем не с этой целью интересовалась! И вообще, она только что с дороги. Ей нужно привести себя в порядок.

Едва она скрылась за дверью, как вошёл Эйдле. К середине шестого десятка он где-то как-то сохранил былую шустрость, но всё же не поспевал за маленькой егозой. Они вместе вернулись из Рэди-Калуса, но Эйдле, в отличие от Тристиш, только сейчас покинул наконец экипаж и поднялся в гостиную.

— Как поживает киана Рэдкл? — спросила его Паландора.

— В своём обычном репертуаре, дорогая. Вся в трудах и делах…

— …и заботах, — продолжила за него Паландора с широкой улыбкой на миловидном лице. Серьёзном, вдумчивом лице взрослой женщины, сохранившем, тем не менее, остатки прежней кукольной красоты и непосредственности. Паландоре так нравилось, когда он называл её дорогой. Куда меньше ей нравилось, что открыто выражать свои чувства они начали довольно поздно, всего каких-то два года назад, и это (увы) по большей части было связано с кончиной достопочтенной кианы Виллы. Дожив до восьмидесяти лет (хоть она и непрестанно грозилась, что следующий юбилей ей встречать не придётся) и убедившись, судя по всему, что юная гердина, вопреки её опасениям, справлялась со своими обязанностями, а её дочь так и вовсе была лучом света в замке Пэрфе; что регион процветал, что конный завод поставлял тяжеловозов, в том числе для первых островных дилижансов; что мельницы исправно и к сроку производили муку, а фабрики — текстиль; что… в общем, что всё шло по плану, она махнула наконец рукой и, не дожидаясь осени, тихо и мирно ушла восвояси. Тристиш, единственная, кто мог входить в её покои в любое время, поскольку та очень любила проводить время с бабушкой Виллой, застала её поутру блаженно улыбающейся.

«Мне кажется, бабушка счастлива, — сказала она тогда Паландоре. — От этого я грущу чуть меньше. Но всё равно очень сильно».

Сама того не зная, она выразила таким образом настроение всех обитателей замка. Но что поделать? Пришлось ввести в эксплуатацию Залу предков и зажечь в её чертогах первую чёрную свечу.

А Эйдле? О, серый кот дал в своё время понять гердине, что невозможные любови, судя по всему, будут следовать за ней по пятам. Совсем не нарочно, ведь кот всего лишь был котом: вежливым, обходительным, галантным с дамами и в то же время по-мужски твёрдым и настойчивым в делах. Добросовестно выполнял свои обязанности советника и наставника и заботился о Паландоре с отеческим тактом и чуткостью.

Что ни говори, юная киана была прелестным нежным комнатным цветком, ярко и пышно цветущим лишь в руках опытного садовода. Без должной заботы она увядала, душа её обрастала сорной травой легкомыслия и праздных идей, девушка капризничала и маялась. Так что, лишь смутно об этом догадываясь, она тосковала по сильной фигуре, которая бы её направляла. Но вот незадача: любой цветовод здесь бы не подошёл. Она должна была быть привязана к этому человеку душой и сердцем. Искренне его любить и уважать. Балти-Оре не заблуждалась, когда говорила, что её дорогой подруге очень важно любить и быть любимой, ведь только так она может раскрыть свой потенциал, и отдача от неё будет колоссальной. Эйдле, как выяснилось, был весьма сведущ в садоводстве душ, и немудрено, что девушка довольно скоро начала испытывать к нему чувства, весьма отличные от воспитаннических или дочерних.

Это стало для него ошеломляющим открытием. Уж чего он не ожидал и никак не желал в зените среднего возраста, так это благосклонности столь юной особы — наивной и неиспорченной тяжбами бытия. И если в административных делах Эйдле положительно повлиял на молодую гердину, то на личном фронте, как он рассудил, он будет способен лишь принести ей неприятности. Скажется и разница в летах, и его кипучее прошлое, и, конечно, тот факт, что он никогда не видел нужды оставаться верным единственной женщине, предпочитая буйство эмоций и разнообразие. Никого не обманывал, заявляя об этом заранее, прямо. Без обиняков. И всё равно в своё время имел успех; за него даже дрались. Его опыт был несравним с опытом Паландоры и, по его мнению, пошёл бы ей только во вред. Он был честен с ней и рассказал всё как есть, чем в итоге покорил её ещё больше. Не подозревая, разумеется, о том, что связался с ведьмой, обладающей даром убеждения, — даром, который она опробовала единожды и после трагедии с Рруть использовать зареклась, — но в случае с Эйдле решила, что большой беды не будет, если она слегка подкорректирует его мнение и отношение к ней. Могла же она, наконец, позволить себе личное счастье после неудачной любви и абсурдного бракосочетания. И потом, их союз упрочил бы её положение и в политическом смысле. Речь не шла, разумеется, о замужестве: оно, как раз, только всё усложнило бы юридически; просто сам факт того, что советник принимал в судьбе гердины ещё и личное участие, сыграл бы ей на руку. А потому Паландора взялась за дело и сама