показания, — изучать музыку и живопись. А потом я бы вернулся, и… Я не знаю.

Он всё прекрасно знал и хотел сказать, что ему было бы приятно продолжать проводить время с ней, но ему было неловко говорить это вслух. Паландора села перед ним на колени и насупилась, как маленькая девочка, у которой отобрали любимую куклу и не желают её отдавать.

— Вот, оказывается, в чём дело! Ты мечтаешь от меня уехать? А я думала, мы друзья…

Рэй покраснел и принялся горячо оправдываться с таким видом, словно вот-вот расплачется.

— Вовсе нет! Я совсем не это имел в виду! Ты могла бы поехать со мной… Ну… Если хочешь. А нет — так ведь я всё равно возвратился бы несколько лет спустя, и мы бы продолжали дружить и, возможно…

— Что возможно? — спросила она, разом стряхнув с себя нарочитую обиду и посветлев лицом. Рэй стушевался.

— Да так, ничего.

— Нет уж, скажи!

— Это, в общем, не важно, — ответил он, спав с лица. — Ведь всё это мечты. Не по-настоящему. Я не могу поехать в Вик-Тони: теперь у меня здесь масса дел. По-хорошему мне стоило бы как можно скорее вернуться домой и заняться своими прямыми обязанностями. Да и всё остальное, оно тоже… неосуществимо.

— Мне кажется, это глупости и неправда, — с серьёзным видом ответила Паландора. — Великие говорили: если как следует верить в себя, то осуществимо всё.

Сказав так, она потянулась и поцеловала его в щёку, а затем хохоча повалилась в траву.

Рэй сидел не шелохнувшись. Щека пылала огнём, словно в зябкий кусачий мороз её коснулось вдруг тёплое солнце, и теперь на ней распускалась первая весенняя роза. Он не хотел, чтобы это ощущение уходило, и замер, стараясь каждой клеточкой своей души и тела продлить его хоть ещё на секунду. Слышал её звонкий смех как бы издалека, за закрытым окном, как слышишь из полумрака шепотливой библиотеки, как на дворе резвятся детишки.

Вокруг отгорающими звёздочками уходящего лета пушились и осыпались цветы. Кипрей был в кудрявых хлопьях пены и ниточках стеблей; чертополох почти весь уже облетел, тянул к небу куцые метёлки. Одуванчики — раз на раз не приходился. Кое-где ещё сверкали канареечным оперением, а где-то уже комкались вяленой шерстью, лезли в нос, заставляли чихать.

Мимо них пробежала тёмно-серая полёвка, но, заметив людей, шмыгнула обратно в траву. Только прошелестели по песчаной земле её когтистые лапки и длинный, как дождевой червяк, хвостик. Симпатичная, шустрая, шкурка блестела на солнце, как ворсистое манто какой-нибудь модницы. Из шкур, говорили, обитатели снежного полуострова Ю даже шили одежду, не только украшали ими дома. В Алазаре никто и подумать не смел бы о том, чтобы расхаживать в шкурах мёртвых животных, но люди сходились во мнениях: в особо промозглые дни они бы не отказались от тёплой меховой шубки. Мастера столетиями ломали головы над альтернативами: стригли коз и овец и подшивали их мех, ворсинка к ворсинке; вязали накидки из шерсти с начёсом, комбинировали ткани растительного происхождения. Получались уникальные изделия — неповторимые и очень дорогие. Не для массового производства. А простая полёвка — гляди-ка — может позволить себе щеголять в модном сереньком полушубке. Ей бы мир повидать, да себя показать, а она жмётся к земле и хоронится среди корешков. Боится за свою жизнь, и не зря: чуть хищник её заприметит, так сцапает. Нет, решила Паландора, лучше быть человеком. Как писали в учебнике — это почётно. Если ты привлекателен и со вкусом одет, тобой восхищаются. Тебе нет нужды скрываться при малейшей опасности и постоянно прозябать в тени. Имо ходят под солнцем, гордо расправив плечи и высоко подняв голову, как короли положения. Им многое подвластно и доступно, и всё в их руках.

— Я бы не хотела быть мышкой, — решила для себя Паландора, настолько твёрдо, что сама не заметила, как произнесла это вслух. Рэй удивился настолько, что разом стряхнул с себя оцепенение и даже не расстроился оттого, что волшебный миг, который он так старался продлить, всё же, растаял.

— А как насчёт белки? — спросил он, указав на юрких лесных белочек, спускавшихся с красноствольных шаффиранских дубов в поисках съестного. Они возвращались в Астур, пустив лошадей по лесной тропе, и переговаривались вполголоса в тенистом полумраке.

«Стой, подожди, — сказал он сам себе, — как мы тут очутились? Только что мы были на лугу и обсуждали полёвок, а теперь уже снова в седле».

Тут он вспомнил и чуть не свалился с коня.

— Я предпочитаю оставаться женщиной, — ответила она тогда на его немой вопрос, застывший в глазах. Рассказала, благодаря чему у неё возникла такая мысль, изложила свою точку зрения и добавила напоследок:

— Кроме того, будучи женщиной, я могу делать так…

Она притянула его к себе и провела кончиком носа по нагретой на солнце щеке. Рэй инстинктивно зажмурился, и она прижалась губами к его веку — тонкому, гладкому и глянцевитому, как яблочная кожура. Поцеловала поочередно оба прикрытых глаза и, наконец, ощутила, как его губы касаются её подбородка в поисках достойного ответа.

«Давно бы так», — подумалось ей.

«Я целовался с девушкой, и к тому же кианой, — вспоминал он теперь. — Отец, если узнает, убьёт».

— Белки такие затейницы! — отвечала она, как ни в чём не бывало. — Мои подружки из Пэрфе-Кур рассказывали, как однажды у них рядом с деревней поселилось целое беличье семейство. В тот год из каждого дома пропала какая-нибудь вещица: брошка, или кулон, или браслет. Все уж было подумали, что среди них завёлся вор. Начали друг друга подозревать, выяснять: кто украл? Зачем? А по весне мальчишки разворошили дупло в старом вязе и отыскали там целую гору сокровищ! Сложнее всего им было потом доказать, что это именно белки запаслись бусами и безделушками, а не сами они. Дулись в ответ: «Как будто нам интересны ваши девчачьи поделки! А даже если и так, мы ни за что не пришли бы с повинной».

Рэй слушал её едва-едва.

«Вот чудеса, — думал он, — ещё десять минут назад произошло столько всего интересного, а я вдруг всё забыл, будто целые фрагменты испарились из памяти. А теперь вспомнил, так внезапно и до последней детали. Со мной никогда не случалось подобного».

— Что-то ты приуныл, — заметила Паландора. — Неужели тебе не понравилась прогулка?

— Напротив, очень понравилась. Серенький тоже доволен, — добавил он, погладив мочалистую гриву. В такие моменты он убеждался в том, какое это, в сущности, великое изобретение — этикет и ни к чему не обязывающие разговоры. Только за ними и