конце концов все их жизненные нити оказываются в руках избранных Богом праведников, так говорил один мой знакомый проповедник…

— Это мы-то с вами праведники? — усмехнулся Хабард. — Отнюдь. Мы с вами не праведники, а проводники «индийской школы» британской дипломатии, которым надлежит кропотливо и повсеместно исполнять постулат, который трактует, что основным условием защиты Индии как сердца Британской империи является владение соседними с ней странами, к которым относится не только Афганистан, но и Тибет, Персия, области Передней Азии. Так что на нашу жизнь работы хватит. Откровенно признаюсь, сначала я симпатизировал эмиру-реформатору, правда, до тех пор, пока его реформы касались внедрения европейского прогресса в афганскую жизнь, но как только он повернул влево и связался с Советами, у меня оправдания его действиям нет.

— Мне кажется, что в нашем деле эмоции просто неуместны, — уверенно сказал Эдванс, проницательно взглянув на посла.

— О да, вы правы, сэр! — поспешил согласиться Хабард.

— А я вообще не знал эмира и знать не хочу. Мне поставлена задача убрать препятствие с пути, по которому безостановочно движется имперский грузовик с флагом британского льва над капотом, и я уберу это препятствие, имя которому Аманулла-хан. Чего бы это мне ни стоило! Вот только кем его заменить?

— У меня есть на примете несколько кандидатур, — откликнулся Хабард. Он перечислил ряд видных афганских фамилий и тут же скептически заметил: — Если кто-то из вышеназванных станет во главе государства, то остальные рано или поздно выступят против него — и начнется самая настоящая гражданская война.

— Значит, надо искать человека, который бы удовлетворил всех противников Амануллы, — уверенно сказал Эдванс.

— В том-то и дело, что на сегодняшний день в Афганистане такого человека нет.

— Если такого человека нет, то его надо сотворить!

— Но мы же не боги.

— Наши заклятые враги — русские — на этот счет говорят по-другому: «Не боги горшки обжигают»! И я им верю. Они в результате революции царя своего скинули и скоро Европу-матушку за пояс заткнут. Кстати, сегодня и в Афганистане не помешало бы иметь своего революционера. А что, дурной пример заразителен, — Эдванс озорно блеснул глазами и заразительно рассмеялся.

— Я думаю, эмир Бухары поможет нам что-то прояснить в этом деле, — согласился Хабард, — хотя он и не пользуется сегодня доверием при дворе, но еще кое-что значит в политической жизни Афганистана. Как и обещал, я договорился о вашей встрече, которая должна состояться через несколько дней в Калаи-Фатуме. Вам надо продумать возможность тайной встречи в том случае, если Аманулла не разрешит мне нанести официальный визит к опальному бухарцу. Через день визирь двора Его Величества обещал рассмотреть мою просьбу об официальном визите к бухарскому эмиру. И завтра все будет предельно ясно. Вопросы есть?

— Да, сэр. Я бы хотел уточнить наши финансовые возможности.

— В средствах вы можете не стесняться.

— И еще, сэр. У меня правило: прежде чем с кем-то встречаться, я должен знать о человеке все, его сильные и слабые стороны.

— Ну, всего об опальном эмире я и сам не знаю. А из того, что знаю, могу сообщить, что бывший Бухарский эмир поселился под Кабулом в Калаи-Фатуме и ведет торговлю каракулем с Лондоном. Он координирует деятельность большей части повстанцев на севере Афганистана, а из средств, получаемых за торговлю каракулем, частично финансирует наиболее масштабные военные акции на территории советской Бухары. Эмир силен тем, что его поддерживают ряд губернаторов Северных провинций Афганистана, кроме этого, за него горой стоят курбаши — руководители басмачества. По имеющимся у меня данным, он в состоянии в течение одной-двух недель поставить под ружье и обеспечить всем необходимым из своей казны до десяти тысяч пеших солдат и до трех тысяч — конницы. Именно поэтому Аманулла-хан, хоть и имеет зуб на бухарца, но трогать его не хочет, потому что понимает, что за ним большая сила.

— Сэр, если он такой сильный и знаменитый, то давайте вложим деньги в него, — неожиданно предложил Эдванс.

Хабард улыбнулся наивности полковника.

— Если бы опальный эмир согласился возглавить поход против Амануллы, то вас бы здесь не было. В том-то и дело, что он принципиально никогда не выступит против своего царственного собрата. Максимум, на что он способен, то это на дворцовые интриги, не больше и не меньше. Кроме того, у него идея фикс — освободить от советов Бухару и вновь занять упущенный трон. Он может быть полезным нам лишь в качестве советчика, который спит и видит, как бы незаметно насолить своему суверену. Что еще можно сказать о слабостях опального эмира? — Хабард задумался.

— О главной его слабости я догадываюсь, сэр, — улыбнулся Эдварс. — Это, конечно же — деньги. По своему опыту знаю, что все восточные владыки падки на золото.

— Вы правы, сэр. Но эмир Бухары любит еще и женщин. На пополнение своего гарема он тратит, наверное, не меньше, чем на «священную войну» против неверных. Я слышал от своих людей, что у эмира в гареме около семидесяти жен и наложниц. Это можно только представить — семьдесят ленивых, злых, истеричных, изнывающих от обжорства и безделья молодых красивых женщин, живущих ради нескольких минут встречи с одним-единственным мужчиной, с которым, надо признать, большинство из них не встретится никогда.

Глава XXI. Афганистан. Калаи-Фатуме. Октябрь, 1924 год

Обычно блистательный эмир Бухары принимал своих ближайших советников и доверенных соглядатаев в небольшом помещении, под самым потолком которого находилось единственное окно, через которое в богато украшенную коврами комнату струился приглушенный толстыми шторами свет. Эмир любил проводить здесь время, когда нужно было что-то не торопясь обдумать или просто отвлечься от повседневной мирской суеты. Здесь он принимал и важные, порой судьбоносные решения, которые своей мудростью и величием зачастую оставляли глубокие отметины на нескончаемой дороге вечности.

Сидя в удобном мягком кресле, в самом углу своего тайного убежища, куда даже летом редко заглядывало солнце, эмир предавался сладострастным мечтам о предстоящей встрече с цветком гор, маленькой дикаркой Юлдыз.

«После заточения в башне скорби и не такие, как она, были готовы мне пятки лизать», — мстительно думал эмир, вспоминая свой недавний конфуз с новой наложницей.

Еще утром он отдал распоряжение главному евнуху подготовить Юлдыз к их второй встрече.

— Если эта горная серна посмеет вновь не повиноваться мне, своему хозяину, я велю разжаловать тебя в конюхи. Лошади менее строптивы. — И он весело рассмеялся свой шутке.

— Слушаю и повинуюсь, — пятясь к тайной двери за ковром, пропищал тонюсеньким голоском евнух.

А накануне утром вякиль двора[4] передал эмиру срочное письмо