граф. — И если она решится тебе поверить, то будет кормить, поить и денежку платить.

— У неё же та баронесса хочет денежку-то забрать, — не поверил мальчишка Шарло.

— Перехочет, — пожала я плечами. — Как там — съест-то она съест, да кто же ей даст?

Господин граф улыбнулся.

— Вот и смотри сам, кому лучше служить — госпоже Викторьенн, её родственнице госпоже баронессе или вовсе по улице болтаться.

— И что, вы мне поверите? — он сам бы себе не поверил, судя по его виду.

— А ты поклянёшься, — улыбнулся граф ласково. — И если не сдержишь слово, то тебе же первому и достанется. Прямо как твоему Крючку — на ровном месте, без знамений и предвестников. Но ты не торопись, подумай. Такое дело в два вздоха не решить, это ж всякому понятно. А госпожа Викторьенн пока, уж так и быть, тебя покормит.

— Но это же… в суд идти, да? И эти крысы судейские будут всякое спрашивать?

— Будут, — кивнула я. — Но чего тебе бояться? Ты же у меня не крал ничего, и никого не убил, не успел, — усмехнулась я.

— Да не убивал я никого! — взвился мальчишка. — Ну, крал, было дело, жрать-то охота, с пустым брюхом плохо.

— Значит, отправим его посидеть и подумать, а чтобы думал правильно, так и быть, велю кормить, — говорю, и не свожу с него взгляда.

— А… верёвку снимете? — тоже смотрит внимательно.

— Мы подумаем об этом завтра, — говорю.

Я зову слуг, парня уводят. Мы с господином графом смотрим друг на друга и смеёмся.

— Думаете, будет толк? — спрашиваю.

— Увидим. Но мне кажется, шанс неплох. А оборотистый юный пройдоха на службе — это хорошо, как мне кажется, — кивает граф. — Но сейчас пора уже заняться делом, а то и день скоро закончится.

И дальше он гоняет меня по разным мысленным приказам, а я с каждым упражнением всё больше понимаю — какая это отличная штука, и как хорошо, что она мне поддалась.

17. Собеседования с сотрудниками

Два следующих дня я беседовала со своими сотрудниками. Мне нужно было решить несколько задач, и я отчаянно старалась это сделать.

Во-первых — познакомиться поближе. Конечно, госпожа Сандрин назвала мне всех, но я, естественно, почти никого с первого раза не запомнила. И это напрягало, потому что людей, с которыми контактируешь по работе, нужно знать по имени. И людям приятно, и мне проще, когда я в любой момент знаю, как к человеку обратиться.

А во-вторых, прощупать, кто что знает насчёт покушения на меня. Потому что виновного тогда не нашли. И потом не нашли, и до сих пор не нашли. И вроде бы все в наличии, никто не сбежал.

Обычно это выглядело так. Я просила позвать мне кого-нибудь из списка. Иногда сразу же и приглашали, иногда пытались сказать — мол, вы что, он (или она) заняты же вот прямо по горлышко, или нет их сейчас в доме — ушли на рынок или в лавку какую, или что ещё. Но я отмечала у себя и велела доложить мне, как появится, и непременно привести.

А те, кто был в доме и мог оторваться от дел, приходили. Я предлагала сесть, кто-то благодарил и садился, кто-то впадал в ступор — как это, сидеть перед хозяйкой? Я серьёзно говорила, что сейчас — можно, а после всё снова будет, как обычно.

— Как зовут?

— Мари, госпожа. Мари Дюпре.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь, госпожа.

— Муж есть?

— Мужа уж два года как нет, прибрал его господь, помер от лихорадки.

— Дети?

— Двое, госпожа, сынок и дочка. Жаку десять лет, Селин девятый пошёл. Вы не думайте, госпожа, они не просто так хлеб едят, они тоже при деле! Жак помогает на конюшне, денники чистит, воду носит. Селин при мне, помогает со стиркой и утюжкой.

Я уже знала, что Мари Дюпре — одна из прачек. Прачки собирали грязное бельё в плетёные корзины и отправлялись с утра на речку, где прямо в той речке полоскали, наматывали на палки и колотили, а всё то, что не могли с ходу отстирать, потом кипятили вечером в кухне, в большом чане, с какой-то вонючей щелочью. Адова работка, если подумать. И жалованье за такую работу полагалось не такое и большое, доведись до меня необходимость работать руками — я бы подумала, нельзя ли как-то по-другому, без этой вот стирки дурацкой. И это сейчас у нас лето на дворе, а как зима? Здесь зима должна быть помягче, чем на моей исторической родине, но — всё ж равно зима. Наверное, холодные дожди, и ветер, и вода всё одно холодная.

Дальше я спрашивала, помнит ли Мари Дюпре тот вечер, когда в моей спальне убили разбойника, и что именно помнит. Но оказалось, что прачки не сидели за столом с камеристками, и она знать не знает, кто мог подлить снотворного в кубок моей Мари. И после ужина она с детьми ушла в комнатку, где вместе с ними спят ещё две прачки, легла спать и проспала до утра, и переполоха не слышала.

Или же наоборот, кто-то был, видел и слышал.

— Как зовут?

— Пьер Руссо, госпожа, — мужчина моих настоящих лет, черноволосый и черноглазый, выглядел изрядно уставшим.

Был готов держаться на ногах, но когда я пригласила сесть, поблагодарил и сел.

— Чем ты занимаешься, Пьер Руссо?

Вообще было сложно говорить всем этим людям «ты». Я начинала с «вы», но в этом случае меня как будто не слышали. А как только появлялось повелительное «ты», сразу же всё становилось на свои места.

— Я один из поваров на кухне.

Всем процессом готовки командовал главный повар Антуан Ру, но у него в подчинении было тринадцать, что ли, человек, включая троих поварят в возрасте от семи до четырнадцати, тоже детей местных обитателей. Повара, посудомойки, подавальщики. И если покойный господин Гаспар желал принимать в доме гостей, то время от времени нужно было готовить парадные обеды человек так на двадцать-двадцать пять. Уж конечно, в одного будешь это делать долго и нудно, а с помощниками — проще и быстрее.

Пьер же Руссо оказался вдовцом, его единственная дочь вышла замуж год назад и жила с мужем,