воняло от него так сильно, что другие туристы в очереди прижимали к себе детей и ворчали, что надо повысить цену на вход, чтобы не пускать кого попало.

Как ни печально это признавать, они были правы. Скенлон не отличался особой привлекательностью. Он запросто мог явиться в испачканной одежде, благоухая потом, краской и другими странными промышленными запахами, которые я не могла распознать. Иногда я улавливала и тошнотворно-приторную вонь, будто тарелка с фруктами подгнила на солнце. Но этот запах то появлялся, то исчезал.

Частенько он выглядел так, будто обгорел на солнце, с порезами и ссадинами на руках. Но он не признавался, откуда они. Однажды, когда я спросила, в порядке ли он, он пробурчал, что мастерил кое-что для своего отца, что всё хорошо и хватит об этом. Затем он многозначительно посмотрел на мой потрёпанный рождественский джемпер, утыканные ракушками ноги и исцарапанное лицо, и больше я ни о чём не спрашивала.

Мы любили прятаться в доме на дереве. Это было единственное место, где не дежурила охрана, к тому же поздними летними вечерами было приятно лежать в полудрёме на необтёсанных досках и смотреть, как над нами танцуют листья. И оттуда нам было на удивление легко отгонять туристов. Скенлон садился на деревянные доски, источая свой ни с чем не сравнимый аромат, и впивался в других детей таким пристальным взглядом, что хотелось убежать на край света, а я в это время трясла ветки деревьев, чтобы у непрошеных гостей уж точно не осталось никаких сомнений, что им здесь не рады.

В тех редких случаях, когда это не срабатывало, он говорил детишкам, что в кафé раздают бесплатное мороженое. И когда все дети с радостным предвкушением спускались по верёвочной лестнице, он быстро подтягивал её наверх, чтобы никто больше не смог взобраться к нам, а потом притворялся глухим, когда его упрашивали скинуть её обратно. И игнорировал посетителей, пока они не уходили.

– Да ты мастер игнорировать детей, – дразнила я его, и в ответ он бросал на меня настороженный взгляд, затем обнажал свои крысиные зубы и издавал короткий, резкий удивлённый смешок.

Как и мой дом в дождливый день, общение со Скенлоном требовало особой осторожности. Я быстро уяснила, какие темы для разговора ему нравились, а какие он обходил стороной.

От разговоров о его семье или где он живёт ему становилось не по себе. «Мы часто переезжаем из-за папиной работы», – объяснил он кратко.

Кем работает его папа? «Он коллекционер», – сказал он, а затем вдруг объявил, что ему пора домой.

Однажды он всё-таки сказал мне, сколько ему лет. «Месяц назад мне исполнилось двенадцать». Но когда я радостно ответила: «Мне тоже! Ну, почти. Мы практически ровесники! Надо вместе отпраздновать наши дни рождения!», он глянул на меня равнодушно. Затем сказал: «У твоей идеи есть недостатки».

О своей маме он ничего не рассказывал. «Она умерла, когда мне было шесть. Нет, братьев и сестёр у меня нет».

Он не признавался, что Кролер хотел найти в Доме с видом на море. «Не хочу об этом говорить. В любом случае он ничего не найдёт. Я уж постараюсь».

На отвлечённые темы он тоже не любил болтать. Когда я спрашивала, всё ли хорошо, он пожимал плечами и бурчал себе под нос что-то совершенно бессмысленное: «Что, по-твоему, значит хорошо?»

Когда я спрашивала, есть ли у него хобби, он фыркал и нехотя говорил: «Ну, конечно, летом я хожу под парусом, а зимой катаюсь на лыжах». И больше ни слова.

Так что у меня было правило: не задавать ему слишком личных вопросов. Но я бы не сказала, что с ним было скучно. Вовсе нет. На некоторые темы он говорил с удовольствием. Он обожал школу. Он никак не мог поверить, что при моей жизни каждый ребёнок в Великобритании мог ходить в школу бесплатно.

– Образование изменилось до неузнаваемости после твоей смерти, Френки. Не осталось ни одной государственной школы. Их все закрыли, когда правительство решило вместо школ потратить деньги на Третью мировую войну.

– ЧТО?

– Прости. На Четвёртую мировую. Сейчас большинство детей, если они не мегабогачи, использует «Школьный час» дома, это такой плагин. А если нужен инстаког, то можно попросить программу-няньку, и обычно она разрешает сразу скачать информацию. Если у тебя есть техкредиты, конечно, а у меня они редко водятся.

Он любил рассказывать о том, чему научился в своей плагин-школе, что бы это ни значило.

Так я узнала наконец, что означает «десять иссети».

– Люди редко говорят «хорошо» или «плохо». Большинство прилагательных заменили… на цифровую градацию, – объяснил Скенлон. – В твоём веке – или, как мы его называем, в веке пользовательского опыта – людей так часто просили оценить свой опыт в Интернете, что это навсегда изменило язык. По крайней мере, так сказано в двенадцатом модуле «Школьного часа».

Поразмыслив над этим некоторое время, я поняла, что такие слова, как «потрясающий», со временем уступили место фразе «десять из десяти». Которая, опять же со временем, превратилась в «десять исдести». Затем в «десять иссети», а иногда просто «сети».

А ещё он сказал, что люди пахнут грибным супом, потому что в двадцать втором веке почти всю одежду шьют из грибов. Это как-то связано с тем, что производство хлопковой ткани портит экологию или что-то в этом роде. Последним, на что он пролил свет, была мода на ношение пижам днём. Он сказал, что люди его века носят одежду для сна так же, как люди моего века носили спортивные костюмы.

– И то и другое обман. Ведь многие люди тогда носили спортивные костюмы, но не занимались спортом, правильно? Они хотели произвести такое впечатление, будто ведут здоровый образ жизни, хотя на самом деле это было не так.

В общем, люди в будущем хронически не высыпались, но притворялись, что высыпаются, облачаясь в пижамы днём и создавая иллюзию, что они хорошо отдохнули. А затем с необычным для него энтузиазмом Скенлон принялся сыпать словами, которые выучил в «Школьном часе», – такими выражениями, как «индикаторы статуса» и «модные аксиомы», – пока я не попросила его остановиться, потому что у меня мозги вскипели. И тогда он смущенно рассмеялся и спросил:

– Значит, вот как общаются между собой братья и сёстры?

У него была ещё одна любимая тема для разговора: моя семья. Хотя рассказывала в основном я. А он с удовольствием слушал.

38

Колыбельная

Обычно он задавал удивительно конкретные вопросы о том, как мы жили, а затем