я всё поняла. От удивления у меня закружилась голова, на секунду я взглянула на Джилл, и тут меня осенило.

– Ой, – сказала я изумлённо. – Ой.

Жизнь должна жить. Тогда мёртвые получат свободу.

Скенлон, подумала я. И остальные. Вот почему я ещё здесь. Надо что-то сделать для них. И для себя тоже.

Тихий голос, который я когда-то уже слышала у себя в голове, стал чуть громче: «Иногда мне кажется, что ты могла бы найти более серьёзный повод для злости».

Джилл медленно моргнула, глядя на меня. Затем протянула руки и взяла моё лицо в ладони бережно, будто драгоценность.

– Между нами говоря, – шепнула она, – детишки со сложным характером самые лучшие. Как показывает мой опыт. А опыт у меня… – она улыбнулась, – весьма внушительный.

Вдруг она повернула голову, будто её кто-то позвал. А затем, так же неожиданно, как и появилась, она исчезла, оставив за собой странный запах подгоревшего хлеба и одно-единственное белое пёрышко, колыхавшееся в воздухе там, где она только что была.

66

Кто я? Кто ты?

Явыбежала из комнаты и бросилась в извилистый узкий коридор.

– Скенлон! – закричала я. – Скенлон!

Вместо ответа я услышала, как кто-то тихо икнул.

Запутавшись в полумраке, сбитая с толку нарастающими раскатами грома, я споткнулась о железную дорогу поезда-призрака и ввалилась в дверь, которая вела…

… в комнату малышки.

Когда она увидела меня, её крошечное лицо сморщилось от страха, и она уткнулась в матрас.

– Ой, не надо так, – сказала я беспомощно. – Я… Прости, что я была не очень, э, дружелюбной.

Она высунула голову из вороха одеял и с минуту смотрела на меня.

– Ма. Ма, – сказала она.

Острая боль пронзила мне сердце.

Она протянула ко мне руки.

– Ма, – сказала она снова.

Я бросила тревожный взгляд на дверь. Сделала шаг в её сторону. Но я не могла оставить малышку одну в этом ужасном месте.

Это же не комната. Это тюремная камера.

Поэтому я медленно подошла и подняла её трясущимися руками.

Я и забыла, что значит держать на руках человека, которого не надо швырять. Все мышцы моего тела машинально напряглись. Швырнуть, ударить, разбить, сломать – пронеслась в моей голове заученная последовательность. Я сдержалась изо всех сил, пока голос не исчез, и мышцы потихоньку расслабились. И вдруг я судорожно вздохнула и перенеслась в другое место, в другое время.

Моя рука поднялась, и я стала гладить её по щеке. Она оказалась такой мягкой. Комната на мгновение исчезла.

На внутренней стороне её кофточки была крошечная нашивка с именем. Я прищурилась, стараясь разглядеть надпись в полумраке.

– Мари, – сказала я вслух удивлённо.

Малышка радостно захлопала в ладоши.

– Мари, – сказала она, многозначительно кивая, будто услышала нечто крайне важное.

– Мари? – ахнула я. – То есть… Всё это время ты старалась вспомнить своё имя?

Она оглядела холодную бутафорскую детскую, где царила гробовая тишина, и поёжилась. Я прижала её к себе, защищая от сумрака, и она вздохнула – так сладко и глубоко, что даже вздрогнула от удовольствия.

– Тебе надо было помочь вспомнить, да? Потому что ты забыла? Но теперь мы знаем. Ты Мари! Вот ты кто.

Вдруг я увидела комнату её глазами. Как же ей было страшно здесь сидеть взаперти день за днём, стараясь вспомнить, кем она когда-то была. Такая крошечная и совсем одна. Ей нужен был защитник.

Как и всем остальным.

Я заставила себя подумать о том, о чём давно не думала. О других людях – о тех, кто жил здесь со мной. Милая Ванесса, готовая всем угодить, добровольно позволявшая людям смеяться над ней и убеждённая, что она сама виновата в своей смерти. Изольда, которая всю жизнь провела под открытым небом, а теперь оказалась в вечном заточении и мечтала снова вдохнуть свежий воздух. Авдий и Тео – меня вновь кольнуло в сердце, – никогда не знавшие доброты, ни разу за всю жизнь не встретившие ни одного взрослого человека, который защитил бы их, когда они в этом больше всего нуждались, и точно не надеялись на это сейчас. Им даже в голову не приходило жаловаться на свою судьбу.

И наконец, я подумала о Скенлоне Лейне.

Он всегда мог видеть меня. Но я-то, я увидела его по-настоящему хоть раз? Заглянула ли я в его сердце и увидела, сколько там любви, которую некуда деть, некому подарить?

Я ошиблась. Он остался не ради денег, или квартиры, или модного парящего автомобиля. Он вовсе не хотел командовать нами. Он хотел быть с нами. Он хотел искупить свою вину. И больше ничего. А теперь его ждала смерть. Муки совести не оставили ему иного выхода. Вот почему он предложил принять яд – чтобы навсегда остаться с нами. А значит, ему больше не придётся охотиться на призраков. Он был готов пожертвовать собой ради нас.

Вдруг удивительное тепло разлилось по моему ледяному трупу. Он любит нас. И я должна освободить его. Я должна освободить всех нас.

Мари ткнула своим крошечным пальчиком меня в щёку.

– Ф… – сказала она. – Фер. Фенки.

– Френки? – сказала я наугад.

Она кивнула и сунула большой палец в рот, жмурясь от удовольствия.

– Да, – сказала я тихо. – Это я.

Френки. Звучит приятно. Уютно, как дома.

Я Френки, и я принадлежу только себе.

– Ну что, Мари, – сказала я. – Идём хулиганить!

67

Всё забудется

Он сидел в кабинете, обречённо уставившись в пустоту. Я вдруг смутилась при виде него, и меня переполнила буря эмоций. Столько надо сказать. Давно уже надо было сказать.

Заметив нас, он выпрямился и овладел собой.

– Всё в порядке? Почему ты взяла девочку на руки? Не похоже на тебя. То есть…

– Ничего. Я понимаю. Кстати, её зовут Мари.

– Да? – сказал он медленно. – Хорошее имя. Почему не отдыхаешь? Опять крыша протекает или что? Я говорил Кролеру, что надо её починить…

– Нет. Крыша в порядке, – я прикусила губу. – Просто хотела поговорить с тобой.

Разговаривать и думать становилось всё тяжелее и тяжелее.

Наконец я выпалила:

– Пожалуйста, не пей яд.

Скенлон деловито зашуршал бумагами на столе. Лицо его напряглось и окаменело.

– Всё в порядке. Вообще-то я не возражаю…

– Но ты должен возражать! Ты совершаешь чудовищную ошибку!

Наконец он поднял на меня глаза, и взгляд его был страшен – взгляд человека, который принял решение.

– Разве? Чем больше я размышляю об этом, тем больше я понимаю, что это идеальный вариант для меня.

– Как ты можешь так говорить? – ахнула я.

– Слушай, у