его было невозможно. Пришлось позвать швейцара. Тот взял у Николая Ивановича из кошелька двенадцать пезет, расплатился за езду и еще возвратил ему полпезеты. Извозчик снял с головы фуражку и поблагодарил с сияющим от удовольствие лицом.

– Да неужели только одиннадцать с половиной пезет за семь часов езды? – удивился Николай Иванович. – Что-нибудь да не так. Мы ездили даже больше семи часов.

– Должно быть, уж так надо. Такая здесь цена, – отвечала супруга.

– Ужасно дешево. Просто даром, – пожал он плечами, подбросил на руке сдачу в виде полупезеты и передал ее обратно извозчику, прибавив: – Возьми пур буар и выпей а-ля рюсс за здоровье русских.

Из экипажа швейцар выгрузил покупки и понес их за супругами.

Вот и подъемная машина. Она подняла супругов в их коридор. В коридоре их встретила черная угреватая пожилая горничная в высокой гребенке и ярко-красной косыночке на шее, передала визитную карточку и долго-долго поясняла что-то по-испански, но что – супруги, разумеется, не поняли.

– Вот тебе и французская гостиница! – пожала плечами Глафира Семеновна. – Ни лакей, ни горничная не говорят по-французски.

Войдя к себе в комнату, Николай Иванович посмотрел на карточку и воскликнул:

– Ба! Да это карточка нашего друга монаха, с которым мы сюда приехали. Стало быть, он был здесь без нас. Вот он написал на ней что-то карандашом… «Бул у Вы с моего млады друг капитен от моря Хуан Мантека, которо хотел я сделать рекомендасион для Вы и Ваша супруга. Капитен Мантека будет на Вас заутра», – прочел он и прибавил: – Стало быть, наш монах Хозе Алварес был не один.

– Ну да… Был с капитаном от моря… то есть с морским капитаном, с флотским, – подтвердила Глафира Семеновна, смотревшая тоже в карточку. – А капитан этот зайдет к нам завтра утром.

– Постой, на обороте еще что-то написано.

Супруг обернул карточку. На обороте стояло: «Капитен Мантека есте мой ученик и хотит иметь практик в русский язык».

– Как это приятно, – проговорила Глафира Семеновна. – Капитан, испанский капитан, говорящий по-русски и к тому же молодой. Вот он и будет нашим проводником по Мадриду и все нам покажет. Ну что ж, будем завтра утром ждать.

– Жаль только, что сам падре-то, падре Хозе не обещается к нам завтра зайти, – сказал Николай Иванович. – Добрый и общительный старик.

– Ну его! Обжора и пьяница… – отвечала супруга. – Только и было бы хорошего, что ты с ним напился. И наконец, монах… Ну, куда с ним пойдешь? Ни в театр, ни в увеселительный сад… А это молодой моряк, офицер.

В это время в коридоре зазвонил колокольчик. Колокольчик звонил не переставая, и чей-то мужской голос громко кричал: «Комида, комида, кабалерос!»

– Это к обелу звонят. Надо идти… – встрепенулся супруг.

– Переодеваться или не переодеваться к обеду? – задала себе вопрос супруга и тут же прибавила: – Впрочем, для испанцев не стоит.

– Отчего же для испанцев не стоит?

– Да уж какой это народ, если их лакеи тут же за обедом с грязных тарелок соус салфетками стирают и подают их посетителям как чистые. Помнишь, на станции?

Глафира Семеновна припудрила лицо перед зеркалом и сказала мужу:

– Ну, пойдем обедать. Я готова.

Супруги отправились.

Обеденный зал был этажом ниже. В каретку подъемной машины они не садились и спустились по лестнице. Зал был, однако, сверх ожидания, нарядный, светлый. Большой длинный стол посредине и маленькие столы по стене были покрыты чистым бельем и хорошо сервированы. Было много всякой стеклянной посуды у приборов, и у каждого прибора стояло по графину с водой и по бутылке с вином. Обеденная публика особенным нарядом не отличалась. Платья на женщинах были самые простые, так что Глафира Семеновна являлась наряднее всех дам. Мужчины были даже в серых пиджаках. Фрака – ни одного. Только англичанин, выехавший с супругами из Биаррица, был в смокинге, но в красном галстуке и серых брюках. Прислуга служила у стола во фраках, но эти фраки сидели на ней, как на наших факельщиках похоронных процесий, переряженных в большинстве случаев из солдат. Суетившийся у стола старший официант, или тафельдекер, хоть и был на европейский манер с карандашом за ухом, но имел обезьянье лицо и обезьяньи бакенбарды при совершенно синем подбородке и синей верхней губе. Для довершения сходства с обезьяной из белых воротничков его сорочки торчала темно-коричневая шея, поросшая густыми волосами.

Начался обел. Николай Иванович налил себе стакан вина, хлебнул, поморщился и отодвинул его.

– Что это у них за вино такое! Пахнет не то москательной лавкой, не то аптекой, а на вкус лаже деревянным маслом отзывает.

– Зато даром, – отвечала супруга.

Вино не нравилось не одному Николаю Ивановичу. Сидевший против него англичанин в красном галстуке тоже отодвинул от себя свой стакан после первого глотка, взял винную карту и потребовал себе другого вина. Через две минуты перед ним появилась полбутылка хересу. Потребовал полбутылки и Николай Иванович.

– Хересовая земля, так херес и подавай, – проговорил он. – Но нет, они обезьянничают с французов и подают к столу красное вино, которое у них дрянь-раздрянь.

После супу Глафира Семеновна сказала:

– Суп ничего… есть можно. Только вот клецки их я не решаюсь есть. Кто их знает, из чего они?

Разборчивая на пищу, она сделала гримасу.

– Испанистого бы чего-нибудь, испанистого, – твердил супруг. – А это самый обыкновенный французский суп под русским названием: ложкой ударь – пузырь не вскочит.

– Вот тебе и испанистое. Ешь, – проговорила супруга, когда подали к столу рыбу, и отвернулась, опять сморщив рот.

Это были маленькие копченые камбалы, но не холодные, а подогретые в воде или на сковороде. К ним был подан зеленоватый соус, сбитый из плохого оливкового масла. Две сидевшие наискосок от супругов испанки – пожилая маменька в кружевном фаншони вместо шляпки и молоденькая дочка, едва вышедшая из подростков, с наслаждением макали в этот соус кусочки очищенной от кожи камбалы и посылали их в рот, но англичанин вяло прожевывал камбалу без соуса, да не мог есть его и Николай Иванович, хотя и попробовал.

– Это и из испанского-то что-то самое распроиспанистое, – сказал он.

– Да ведь ты такого и жаждал, – подхватила супруга.

– Только не на лампадном масле. К тому же тут красного стручкового перцу наполовину подмешано.

– И чесноку. Вон как чесноком разит. Через стол разит.

Супруг отодвинул от себя тарелку и произнес:

– Копченая камбала, впрочем, могла бы быть кстати, если бы она была подана не как обеденное блюдо, а на закуску после водки.

Подали баранину, за бараниной зеленый горошек, потом пирог из толченых орехов с