Черноплащного… Зевс же тогда был плотью извилист, Змея облик прияв, свивавшего кольцами тело» [16]. У орфиков Дионис дважды «разделялся на множество», то есть его ритуальное расчленение происходило дважды. Первый раз – добровольно, когда посмотрел в подаренное Гефестом зеркало и увидел там «темный образ», свое «хтоническое» отражение. Второй раз Дионис-Загрей был разорван самими Титанами (!), после чего случилась знакомая по Гесиоду – ладно, хорошо, по Куну тоже! – заварушка с войной и Зевсом. Как видите, в этом варианте мифа у Диониса-Загрей другие родители: Зевс и Персефона, а не Зевс и Семела, как в «канонических» текстах. Однако орфики и тут все вырулили весьма хитро. Из котла Титанов, в котором те сварили бога-младенца, удалось спасти сердце и фаллос. Сердце раскрошили в порошок и подсыпали в питье Семеле, так она забеременела уже Дионисом-Вакхом, то есть новой ипостасью Диониса, знакомым нам богом пирушек. Громовержец уничтожил Титанов, и из их пепла и копоти возникли люди. Однако, поскольку Титаны пожрали Диониса-Загрея – то есть часть его осталась в их телах, – фрагменты «божественного» сохранились и в людях. И все, что нужно человеку, чтобы обрести божественность, – избавиться от оков плоти. Стать разорванным, подобно Дионису – скорее метафорически, но порой и буквально. Плоть – это смертная тюрьма. Душа же бессмертна. В этот же смысловой мистический ряд встает и миф о Марсии, который вызывал бога Аполлона на музыкальный поединок, завладев волшебной флейтой, за что с бедняги содрали кожу на дереве. Некоторые трактуют этот поединок как поединок самого Диониса с Аполлоном, так как флейта – традиционный «дионисийский» инструмент, а свежевание Марсия – как благо, а не наказание; таким образом он освободился от оков плоти. Это, можно сказать, своего рода – очень условно, конечно, – «подарок» Диониса. Или же, если трактовать текст более символически – ритуальная смерть самого Диониса. Идея с «разрыванием» бога на множество душ – то есть условная точка «большого взрыва», из которого рождается все сущее, – позднее стала определяющей для неоплатоников и христианских мистиков, говорящих, что мир вокруг и есть расколовшийся единый бог. То есть он создал все сущее, как бы убив себя и превратившись в окружающую действительность. Практика эта, как мы видим, заложена еще в дионисийских мистериях, где почитали три ипостаси бога Диониса. Вот что говорит об этом Сергей Телегин: «Суть предания о многократной смерти Диониса в том, чтобы показать, что каждая смерть бога ведет к новому возрождению его в образе все более сильного, могущественного божества. В мифе представлено мистериальное восхождение Диониса от бестелесного духа в мире мертвых через страсти в мире живых к вечной жизни в мире богов. Человеческая душа должна пройти те же ступени в таинствах, посвященных этому богу. Тогда он, в конце концов, станет повелителем мира и верховным богом посвященного человечества. У Орфея говорится о четырех царствах. Первое – Урана, второе – Кроноса, третье – Зевса, а четвертое – Диониса, сына Зевса» [17].

В этом контексте интересно и замечание Плутарха, который пишет, что «мудрые втайне» считают весь мир состоящим из огня, а огонь этот называют Аполлоном или Фебом. А вот то, что послужило появлению этого огня, они определяют «как страсти (pathêma) и некий разрыв (diamelismos) бога, именуя его в этом аспекте Дионисом Загреем и Никтелием и Исодэтом и уча об умираниях его и о возрождениях» [18].

И тут мы наконец подошли к противостоянию Аполлона и Диониса… Не станем слишком заострять внимание на Ницше, хотя очень хочется – есть много трактовок его философских трудов, но в основном исследователи склоняются к тому, что здесь это противостояние разных философий жизни: рационализма Апполона и буйства Диониса. От мистики орфиков интересно перейти к не менее мистическому – зачастую иначе и не скажешь, – психоанализу, но сперва небольшая ремарка. XX век подарил нам теорию о бессознательном, однако еще в XIX веке философ Фридрих Шеллинг, который в том числе изучал дионисийские мистерии, предполагал, что дионисийское – безумное, неподконтрольное начало – неотъемлемая часть любого человека, и сдерживает это безумие нечто рациональное, аполлонистическое. Поэтому, добавлял Шеллинг, чем больше в человеке дионисийского – буйства эмоций, мыслей, чего угодно, – тем больший шанс, что он станет гением. Не просто так безумие и гениальность – части одной монеты. Дионисийское – плодородная почва для идей и мыслей. Если порыться в интернете, то можно найти формулировку касательно противостояния Диониса и Аполлона как символов у Ницше: «Для Ницше Дионис – это герой, лишенный каких бы то ни было моральных ограничений». Видите, как неизменно приходится возвращаться к нему, хотя очень не хочется? Мораль – действительно не категория Диониса, ведь, если мы смотрим на все с точки зрения психоанализа, Дионис – это бессознательное, а оно как раз таки и лишено каких бы то ни было оков морали; наоборот, оковы морали сдерживают его уже на рациональном уровне, на уровне осмысления. Соответственно, получаем, что Дионис в этом контексте – символ бессознательного (как и его «мистерии экстаза», как раз таки и необходимые для того, чтобы дать волю бессознательному). Аполлон же – наоборот, сознание. То, благодаря чему мы контролируем себя, не даем выплеснуться потоку образов, идей, подавленных инстинктов. К слову, Лосев очень точно пишет, что «Дионис не может существовать без Аполлона»: как мы уже убедились выше, в тексте Плутарха Дионис знаменует «рождение» мира, Аполлон в виде огня – и есть весь этот мир; подсознательное рождается раньше сознательного, но без контроля поведенческих паттернов (морали, этики и проч.) мы слишком быстро перестаем быть людьми, разрушаемся и приходим к сумасшествию.

Если выпустить свое подсознание – выпустить Диониса, – безумие захлестнет нас с головой. Как захлестнуло Грециона. Но я хочу особенно подчеркнуть, что все это – теории, к тому же собранные в очень емком пересказе. И, ясно дело, для более глубокого погружения лучше всего обратиться к первоисточникам. А вот теперь самое время вернуться к тексту и найти все намеки, подтексты и отсылки!

Рассказы[19]

Бренный ангел

За окном – март, противный, московский, когда не поймешь: весна, все еще зима или уже осень? Снег сыпет мелкой крошкой, такси, шумя – белые, желтые, – хлюпают по грязной воде, в которой словно радостные школьники ополоснули черные кисточки после урока изо. Школьники, кстати, и сейчас радостные: эти, поближе, играют в снежки, те, в стороне, прыгают